Путч?

Справедливый сапожник.
Великий монарх, королевство-то без доносов существовать не может?
Людовик.
Помалкивай, шут, чини башмак. А ты не любишь доносчиков?
Справедливый Сапожник.
Ну чего же в них любить? Такая сволочь, ваше величество.
Михаил БУЛГАКОВ,
«Кабала святош»

В середине августа 1991 года я уходил в отпуск с чувством человека, хорошо поработавшего в новой должности — главного редактора — на новом месте, в «Мичуринской правде». Впрочем, не таком уж новом — это последние шесть лет довелось послужить собкором областной газеты «Тамбовская правда». А прежде-то двенадцать лет трудился здесь же, в «Мичуринке», поднимаясь от рядового корреспондента до заместителя редактора. Волновала меня одна вещь: как теперь мой заместитель потянет в этот августовский месяц? Ну, пусть старается. Посмотрим.
Планы на дальние путешествия, впрочем, как и на ближние, строить не приходилось; и настроение было не то, и далеко забираться не хотелось, и с деньгами вышло туговато.
Тем временем в политике происходило… Как сказать? Ещё не дождь, но уже, по-украински говоря, мряка; наволочь в небе, пелена туч и не поймёшь, то ли выпадут осадки, то ли пронесутся мимо. Так бывает на море — шторма ещё нет, но уже на горизонте появился грозный серый занавес и волны заходили чаще, круче, взволнованнее. Их языки яростнее лижут гальку, стараясь захватить берег подальше и оставляя, уходя, грязноватую мыльную пену, там, где совсем недавно располагались пляжные лежаки.
Борис Ельцин, будучи Президентом Российской Федерации в составе СССР, сходу родил Указ о прекращении деятельности Компартии на предприятиях, в учреждениях, организациях. Мичуринские парткомы, где были освобождённые секретари, повыселялись: на заводе поршневых колец из административного корпуса — в общежитие на улице Автозаводской («Мы будем работать с населением по месту жительства», — уверяли партайгеноссе, давно уже ставшие улитками и носа не кажущие никуда из своей скорлупы). Из заводоуправления могучего завода «Прогресс» партком переехал через дорогу, в свой Дом культуры. На локомотиворемонтном заводе — тоже в свой клуб. Культуре предполагалось отвести здание Дома политического просвещения под собрания, заседания и прочее.
В это «весёлое» время, когда коммунисты глухо роптали, а «Правда» и «Советская Россия» бунтовали в открытую, доблестный Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачёв не нашёл ничего лучшего, как отбыть с женой Раисой и домочадцами в Крым, на отдых, в любимую им курортную резиденцию в Форосе. Отдохнуть в роковое для страны время, понежиться на морском песочке. Очень подходящий момент для партии, избравшей себе надёжного командора. Причём, если раньше об уходе в отпуск высокопоставленных бонз такого ранга не сообщалось, то теперь почему-то об отъезде генсека объявили по всем каналам ТВ, радиопрограммам, центральным газетам. И нависло, чёрт возьми, над страной предчувствие чего-то нехорошего, ощущение того самого предгрозового «вот-вот», когда не ясно —
где, как, откуда — но ясно лишь, что обязательно вольёт.
И влило!
Рано утром 19 августа (ох, сколько же ещё лет многим историкам и публицистам придётся обращаться к этой дате!) в первый отпускной понедельник, когда семейство моё спокойно дрыхло по полатям, а это, значит, было часов семь утра, зазвонил стоящий под рукой (я всё собирался отключить его на отпускной месяц) городской телефон.
— Алё?
Взбудораженный голос зама:
— Это Виктор, привет! Ты радио слушаешь?
— Радио? Нет, а что? (Грешным делом подумал: что-то хорошее из нашей газеты в областном обзоре новостей передают).
— Включай скорее! Горбачёва сняли. Образован Госкомитет, там Янаев, Язов, Бакланов, ещё кто-то, забыл… А-а! Павлов…
Лечу, стараясь не потревожить своих, на кухню. Первая общесоюзная программа — симфоническая музыка. Вторая — «Маяк» — увертюры Сен-Санса. Третья, российская программа — то же самое, что и по двум предыдущим. (Уже свершился переход на однопрограммное вещание, о чём никто не знал).
Выбегаю на лоджию, в надежде перехватить кого-либо из служивых, выходящих именно в это время из подъезда. О! Директор кирпичного завода, сосед наш — Александр Степаныч!
— Скажи, ради Бога, что происходит?
— Да там такое…
В общем, Горбачёв объявлен больным, всем командует Янаев — вице-президент, вводится чрезвычайное положение… Да ты слушай лучше сам, мне некогда, машина ждёт.
Сорок пять минут длилось ещё симфоническое мучение. Наконец, в 8.00 прозвучали ошарашивающие слова диктора о вступлении Янаева в Президентскую должность, следом — Обращение ГКЧП, нет, перед ним — полное фиглярства заявление председателя Верховного Совета Лукьянова об издержках Ново-Огарёвского соглашения. Потом Обращение ГКЧП, затем — первое же его удушающее свободу слова постановление.
И пополз в душу леденящий мрак сталинщины, воздуха которой довелось нюхнуть и мне — совсем мальчишкой — в достопамятные 1950-е годы. Запрещаются митинги, забастовки, другие акции протеста… Закрываются газеты — и среди них «Комсомолка»,
«Аргументы…» — любимицы миллионов. Что творится? Кто может дать хоть чуть-чуть дополнительной информации?
Телевизор! Кто же ещё? Вспомнилось почему-то, как в воронежском университете, на нашем отделении журналистики, преподаватель Шапошников, работавший по творческому обмену во Франции, в знаменитой Сорбонне, рассказывал, как там «у них» любое мало-мальски заметное событие — митинг, демонстрация, забастовка — тут же в подробностях каждые четверть часа освещаются корреспондентами по радио и ТВ. У нас же на первой телевизионной программе вдохновенно размахивал дирижёрской палочкой перед оркестром Всесоюзного радио и телевидения маэстро во фраке, кажется, Светланов, ему согласно вторили на трубах , скрипках и арфах десятков пять музыкантов. По Второй транслировался этот же концерт без публики, а потом была представлена бессмертная балетная классика — сказка рыцарской эпохи «Лебединое озеро» с принцессой Одеттой, злым волшебником Ротбартом и танцами маленьких лебедей.
Я понял, мой отпуск длиной в один день закончился. Надо идти на работу. Вздохнув, свернул свои и так затянутые паутиной листочки и папочки с новой рукописью книги. Обречённо посидел над ними, прощаясь. И пошёл бриться, умываться, одеваться.
…Летучка в редакции началась в девять с минутами. Пытливо поглядывал на меня глуповато подчёркивающий свою независимость ДЕМОКРАТ (десять лет верой и правдой служил КПСС, активно выступая на всех собраниях, а подули иные ветры — выскочил из партии в нашей редакции первым). Остальные нетерпеливо слушали дежурного обозревателя, дожидаясь главного — редакторского резюме. Относительно ГКЧП что сказал? «Больше дисциплины, собранности, кончаем «обедать» по три часа. Коль новая власть клянётся смести преступность с лица земли — усилим правоохранительную тематику. Как у нас с полосой «Мораль и право»?»
На вторник, 20 августа, первая полоса, как намечалось ещё за месяц до того, шла с большим белым квадратом посередине — символом выражения акции протеста журналистов против засилья производителей бумаги, вскинувших цены на свою продукцию до умопомрачения, что влекло и рост подписных цен. Бастовали мы квадратом против таких же безудержного аппетита связистов и прочих наших «унутренних» врагов. (Как у Куприна тёмный солдат учил царскую армейскую грамоту: «Враги бывают унутренние и унешние»).
В это время звонит из соседней «районки» перепуганный заместитель редактора (его «шеф» в это время горько пил).
— Даёте белый квадрат?
— Даём!
— Понял. Тогда мы тоже дадим.
Он-то понял, а мне у кого право на отмашку спрашивать? Но всё же звоню «старшему брату» в Тамбов в надежде, что там имеют побольше информации обо всём и вся происходящем. А «Брат» ошарашивает:
— Мы целиком всю первую полосу с квадратом сняли, поменяли, отдаём место под новые Указы. Молодцы. Вот это протест… Что ж, говорю, а мы менять ничего не будем. Факт есть факт — засилье монополистов налицо, прессу душат и с приходом ГКЧП вряд ли что изменится.
— Ну, смотрите сами — говорит мне всегда правильный «старший брат».
И мы вышли с белым квадратом во вторник, 20 августа. А на следующий день, в среду, как и все официальные газеты Российской Федерации — с материалами об образовании ГКЧП, присланными по линии ИТАР-ТАСС для обязательного опубликования. Как позже выяснилось, лукавый ДЕМОКРАТ малость сподличал: не передал мне раньше полученную им от его коллег Ельцинскую рассылку для средств массовой информации с требованием не печатать никакие указы, приказы и постановления так называемого Государственного Комитета по Чрезвычайному Положению (тот самый ГКЧП).
И началось. Тут же объявившиеся опричники не понять чьего величества брызгали слюной в экстазе. Некий ЛИТЕРАТОР, чутко держащий нос по ветру, когда дело касалось конъюнктуры, размахивал руками и надрывался в угрозах вытряхнуть на свет божий архивы горкома партии, местного отдела КГБ, редакции. Он смелый, он никогда никого не боялся (правда, кто бы его раньше-то и знал?).
Пылала продажными глазёнками СУПРУЖЕСКАЯ ЧЕТА, выходящая в бой супротив местной власти ровно настолько, сколько требовалось, чтобы выбить вожделенную квартирку. Крокодильими слезами за страну и Отечество наполнялись очи ПЕРЕДОВОГО ТОКАРЯ, хорошо освоившего премудрость фальшивых страданий и ставшего вскоре благодаря этой выучке депутатом Верховного Совета РСФСР (чтобы тут же напрочь позабыть пути-дороги из столицы не то что на свой завод, а и вообще в родной город)…
Как же проверяются люди на «вшивость» в экстремальных ситуациях! Как отвратительно было видеть, когда иной двухметровый детина с гвардейским разворотом в плечах по-холуйски сдувает пыль с ушей своего вышестоящего начальника.
И по-плебейски втаптывает его в грязь, когда тот перестаёт быть начальником.
Меня вытащили на какой-то громадный сбор депутатов, прежде тихих и безвестных, а теперь громогласных оппозиционеров — в основном из состава прежнего ВНИИС.
Требовали расправы. Требовали покаяния шут знает за что. СЛУГА ЗАКОНА, плохо понимавший, что вообще происходит, поскольку третий день пребывал в запое (тогда, кстати, многие местные руководители так уходили от политических реалий), зачитал какую-то статью обвинения, искусственно притянутую прессе. Ничего не мог поделать
с разбушевавшимися героями сочувственно относящийся к газете главный в городе человек — МОЙ РОВЕСНИК. Что ж. Пришлось выступать, объяснять, доказывать, что любим или не любим мы так называемый ГКЧП, а объявлять через газету народу о его приходе мы были просто обязаны, такова функция средств массовой информации — оповещать о важных событиях.
Прокуратора вынесла редакции и мне лично предостережение о том, чтобы мы больше так не делали. Молодой следователь, вручая под роспись официальный наказ, ржал, как боевой конь, понимая весь комизм происходящего…

* * *
Прошло почти тридцать лет. Путчей больше не было. Случались лишь дефолты, падения рубля, мертворождённые реформы, кризисы. Обещал осчастливить человечество цветными бумажками с лающим названием — ваучер — непотопляемый Чубайс… Всех арестантов — участников ГКЧП — по истечении положенного для отсидки времени выпустили из камер и оправдали. Михаил Сергеевич Горбачёв визгливым фальцетом обвинял их, подлых заговорщиков (с коими, по моему мнению, и затеял весь этот балаган до отлёта в Крым: «Получится — хорошо, нет — пеняйте на себя…»). И Горбачёву надо было, конечно, дать медаль «За оборону Фороса». В одном экземпляре. Просто так. На память. С надписью на оборотной стороне «Носи, чудак!».

ГКЧП (Государственный Комитет по чрезвычайному положению СССР) — орган, созданный рядом высших государственных лиц СССР
в ночь с 18 на 19 августа 1991 года и произведший неудавшуюся попытку государственного переворота путём отстранения Президента СССР
М.С. Горбачёва от власти, известную также под названием «августовский путч».