Час мужества пробил на наших часах...

У легенды Ленинграда - Санкт-Петербурга, ветерана войны с первых дней её, замечательного русского писателя Даниила Гранина читаю в воспоминаниях (1974 год).
"…Пленный унтер. Шофёр. Мы взяли его в конце июля 1941 года. Меня позвали, чтобы я мог переводить. Молодой, высокий, белокурый, из-под расстёгнутого мундира у него выглядывала белоснежная рубашка, сапоги сверкали, и раструбы кожаных перчаток торчали из-под ремня. Мы были с ним одногодки… Я стал спрашивать его, он, медленно сощурясь, опустил взгляд на меня, усмехнулся… Мне стало стыдно - я почувствовал свои обмотки, драные ботинки с верёвочными шнурками, мою грязную гимнастёрку, а главное, мои бутылки с горючей жидкостью и старую винтовку, и гранаты РГ - чепуховые гранаты, от которых не было никакого толку…
Он рассмеялся и сказал:
- Вы будете уничтожены.
- То есть как это?
- Все, кто не подчинится.
Кто-то сунул ему под нос кукиш. Но он и глазом не повёл:
- Таков приказ фюрера…
Тогда мы ещё не знали приказ Гитлера о разрушении Ленинграда; от города не должно было остаться ни одного дома - поле, покрытое щебнем и золой, которое зарастёт лесом. Приказ штаба фюрера от 7 октября 1941 года: капитуляции Ленинграда не принимать, беженцев из города гнать обратно огнём, бомбардировками и артиллерийским огнём сровнять город с землёй…
…А беженцев из города не было".
Мы знали, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет, -
откликнется на приказ безумца Гитлера великая блокадница Анна Ахматова.
Ленинград стал готовиться к обороне. В подвалах домов строились бомбоубежища. В садах и скверах рылись траншеи для укрытия людей от авиабомб и снарядов. В "Окнах ТАСС" появились сатирические листки "Боевого карандаша" и карикатуры на немецких фашистов. В первые же месяцы войны у колоннады Казанского собора рядом с памятником великим русским полководцам открылась выставка "Героическое прошлое русского народа".
По собранному, по-военному подтянутому Невскому проспекту уходили воины на фронт.
А когда кончилась пора пушкинских белых ночей, на Невском не зажглись, как обычно, фонари, не вспыхнули газовые трубки реклам. Погашены разноцветные огоньки трамваев, не осветились по вечерам окна домов: ленинградцы закрыли их шторами, одеялами, фанерными щитами. Лишь тусклые синие лампочки у подъездов да короткие голубые вспышки трамваев и троллейбусов изредка озаряли погружавшийся во мрак город.
Брезентовым чехлом, как солдатской плащ-палаткой, замаскировалась Адмиралтейская игла. Знаменитые конные статуи Аничкова моста, где они простояли целое столетие, укрылись, как во временных блиндажах, в Саду отдыха.
Уже осенью 41-го Ленинград сурово и насторожённо вслушивался в приближающийся гул войны. Угловые дома главных магистралей превратились в своеобразные доты.
В ночь на 6 ноября только двум фашистским самолётам удалось прорваться к Ленинграду и сбросить несколько тяжёлых фугасных бомб. Одна из них попала в пятиэтажный дом на Староневском проспекте. Обрушилась его фасадная часть. Десятки первых убитых и раненых.
Затем будут налёты 22 сентября, 28 ноября. Восемьсот зажигательных бомб только в один из дней ноября упали на Невский проспект! Пожар за пожаром.
Но более всего пожаров бушевало в январскую стужу 42-го. Горели Гостиный двор, пламя тянулось к Публичной библиотеке, хранилищу культуры мирового значения. Огонь не прекращался трое суток. Кончались силы истощённых голодом горожан. Безжизненно повисали пожарные шланги - воды не хватало. Устраивались цепочки, вёдра с водой передавались из руки в руки. И пожар потушили. Большая часть Гостиного двора была спасена.
И - постоянные, методичные артобстрелы многолюдных перекрёстков, площадей. Драматург Всеволод Вишневский вспоминал потом: "Днём попал снаряд в очередь у магазина бывшего Елисеева. Раненых везли на пяти машинах. Паники не было".
16 сентября 1941 года к ленинградцам обратился по радио великий русский композитор Дмитрий Шостакович. Он посвятил подвигу великого города, своих земляков созданное им незадолго до начала войны одно из лучших своих произведений - Седьмую симфонию до мажор - "Ленинградскую". И потрясающе передал в ней крысиную поступь фашистских войск, обречённых на вечный позор перед человечеством, и торжество победы над ними разума и добра.
Шла первая, самая голодная и самая лютая блокадная зима. Температура воздуха снижалась до минус 35. Норма хлеба до минимума - 125 граммов. На слуху незнакомое прежде ленинградцам слово "дистрофия". Ходили только трамваи, но перед самым Новым, 1942 годом и они остановились. Из воспоминаний поэта Ольги Берггольц, голос которой все 400 гибельных дней звучал по ленинградскому радио: "Слева от Московского вокзала - до самой Александро-Невской лавры - цепь обледеневших, засыпанных снегом, тоже, как люди, мёртвых троллейбусов. Друг за другом, вереницей, несколько десятков. Стоят…"
А это из её потрясающего всему миру известного "Февральского дневника":
…Скрипят, скрипят по Невскому полозья,
На детских санках, узеньких, смешных,
В кастрюльках воду голубую возят,
Дрова и скарб, умерших и больных.
Но жизнь продолжалась. Учёные НИИ витамина вели работу по синтезу витамина В1, необходимого тяжелораненым на фронте. И уже к ноябрю препарат был получен. На ленинградских заводах квалифицированных рабочих-мужчин заменили специально обученные женщины и подростки, здесь бесперебойно изготовлялось и ремонтировалось боевое оружие.
…Эти факты и данные, ни с чем не сравнимые по своему драматизму за многовековую историю человечества, здесь приводятся благодаря опять же блокадникам - сотрудникам Публичной библиотеки им. М.Е. Салтыкова-Щедрина. Это их возникшая в самую тяжёлую пору идея - собрать всю выходящую в городе печатную продукцию. И они эту историческую миссию выполнили в своих походах за книгами, газетами, листовками под обстрелами и бомбёжками. К моменту снятия блокады (27 января 1944 года гитлеровские войска были разгромлены под Ленинградом, и уже вечером Невский проспект озарился яркими огнями салюта) в коллекции "Ленинград - в Великой Отечественной войне" было уже почти 28 тысяч единиц хранения. Она и сейчас хранится в фондах ГПБ. Здесь собрано множество редчайших изданий - не только книги и журналы, но и плакаты, афиши, календари, спичечные этикетки, хлебные карточки, открытки, отпечатанные в блокадном Ленинграде.
В феврале 1942 года писатель А. Чаковский опубликует статью "Невский проспект". Он скажет в ней о причинах маниакального страха гитлеровцев перед великим городом на Неве: "Фашисты хотели гулять по Невскому проспекту. Но слишком страшно для них слово "Невский". В этом слове для них тевтонский позор Чудского озера, победы Петра, гром дальнобойных орудий Красной Армии".
Январский салют 1944-го был особенно праздничным на главной исторической магистрали города: постановлением власти было отменено её прежнее название Проспект 25 Октября (оно так и не прижилось у ленинградцев) и возвращено исконное - Невский проспект. Как, впрочем, и ряду других проспектов, площадей и набережных.
Хорошо выразила настроение выживших и победивших ленинградцев Ольга Берггольц:
Тихо, тихо небо голубое.
В этой долгожданной тишине
Мы пройдём по Невскому с тобою,
По былой "опасной стороне".
Как истерзаны повсюду стены!
Бельма в каждом выбитом окне.
Это тут мы прожили без смены
Целых 900 ночей и дней.
Но вернусь к тому, с чего начал, - воспоминаниям Даниила Гранина. Ему 93 года. После совсем недавних уникальных "Вечеров с Петром Первым" он выпустил ещё одну книгу - "Причуды моей памяти". Это из Гранинских историй о Пискарёвском кладбище:
"…Пискарёвское кладбище, где лежат жертвы блокады. Семьсот тысяч ленинградцев, погибших от голода и обстрелов,.. дневник школьницы, выставленный там, фотографии заснеженного города, девятьсот дней блокады - как мой город мог перенести подобное, какие силы помогли ему выстоять? Семьсот тысяч, ведь это целый народ. Древние Афины имели населения всего двести пятьдесят тысяч… Утром 9 мая я поехал на Пискарёвское кладбище. Мне хотелось побродить там в одиночестве. Никак не ожидал, что там окажется столько народу. Непрерывно подъезжали переполненные автобусы, такси, инвалидные коляски. Огромное поле было полно людей. Происходило какое-то стихийное, никем не организованное шествие. Собственно, и шествия-то не было. Присмотревшись, я заметил, что люди шли к памятнику, шли, поглядывая на низкие широкие могильные насыпи, ещё не обсохшие от талого снега, доходили до памятника, возвращались и уезжали. Каждый был сам по себе, и не было никакого ритуала… Редко у кого в руках были сниклые букетики подснежников… Некоторые клали на пожухлую, старую траву могил конфеты… Я почувствовал, что мне тоже хочется выразить свои чувства погибшим. Может быть, в этом было что-то языческое - не знаю. Я пошарил в карманах, ничего у меня не оказалось, кроме пачки сигарет, я положил её на деревянный откос, у каменной плиты "1942". Сигареты "Кронштадтские", неважные сигареты, но я вспомнил, что мы курили тогда, зимой сорок второго…"
…Не страшно под пулями мёртвыми лечь,
Не страшно остаться без крова.
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесём,
И внукам дадим, и от плена спасём -
Навеки!
Анна Ахматова.
Ленинград, 1942 год.