Искандер и князь Юрка Голицын

Спроси сегодняшнего выпускника средней школы, кто это такой Герцен, вряд ли услышишь вразумительный ответ. Тем более, если ещё про его псевдоним журналиста-публициста - Искандер - задашь вопрос.
А вот школьника-мичуринца, особенно из старожилов, хотя и жертву ЕГЭ, как тысячи подобных по России (есть достоверная информация: Министерство образования ожидает реформирование, а пресловутый Единый государственный экзамен с нового учебного года будет сдаваться по итогам девятилетки), именем Голицын вряд ли поставишь в тупик. Он, может, чуть поколеблясь, назовёт свой, местный Дом-музей князя Голицына.
Но связь между Герценом и "нашим козловским" Голициным - вот это уже для юного поколения современной России, за редким исключением, настоящий бином Ньютона.
А между тем она не менее интересна, скажем, чем сюжет "Трёх мушкетёров" (книга, конечно, а не одноимённые фильмы) Александра Дюма.
Герцен Александр Иванович родился в Москве 25 марта (старый стиль) - 7 апреля (новый стиль) 1812 года в семье богатого русского помещика И.А. Яковлева и Луизы Гааг. Иван Алексеевич Яковлев, как сказано в биографии младшего из его сыновей Александра, дал ему фамилию "в знак своих сердечных отношений" (от немецкого слова das Herz - сердце) с молодой и красивой женщиной, романтически вывезенной им из Штутгарта и никогда так и не ставшей его "законной" женой".
Александр Герцен закончит физмат Московского университета, станет писателем, вошедшим в обойму классиков русской литературы. Неистовый критик Виссарион Белинский, впрочем, откажет ему в художественном даре, заметив, что у Герцена, "…натуры преимущественно мыслящей, талант и фантазия ушли в ум - ум осердеченный, не привитый и не вычитанный, а присущий самой натуре". Эту же особенность молодого 25-летнего прозаика подчеркнёт и другой критик - Валериан Майков: "…он, несомненно, поражает больше умом, а не талантом".
В мае 1846 года умирает отец Александра Герцена И.А. Яковлев. Сыну остаётся довольно значительное наследство, не подорванное широкой благотворительностью родителя и его родни. Особенно племянника, полного тёзки дяди, оставшегося в истории Москвы за то, что покрыл железом из своих сибирских заводов все казённые строения исконной столицы державы, пострадавшие во время исторического пожара 1812 года. До конца вполне безбедной жизни в эмиграции Герцену-Искандеру хватит, в том числе и на издание "Полярной звезды" с "Колоколом", средств от продажи отцовской недвижимости по всей России.
Ещё в студенческую пору заразившись модным тогда и опасным вольнодумством, в январе 1847 года Александр Герцен вместе с семьёй выезжает за границу, не предполагая, что покидает Россию навсегда. Живёт то в Риме, то в Париже, участвуя лично и своей публицистикой во всех самых острых общественно-политических событиях Западной Европы. Осень 1851 года принесла ему личную трагедию: во время кораблекрушения погибает его мать Луиза Гааг и сын. В мае следующего, 1852-го, умирает жена.
Герцен переезжает в Лондон, где начинает работу над книгой-исповедью "Былое и думы", ставшей вершиной его мастерства писателя и публицистики дворянского революционера. А ещё год спустя основывает знаменитую Вольную русскую типографию, начинает издавать альманах "Полярная звезда", чтобы летом 1857 года приступить вместе со своим другом и единомышленником поэтом Огарёвым к выпуску газеты "Колокол".
Здесь, в Лондоне, и пересекутся пути политического эмигранта Александра Герцена с козловским ссыльным - князем Юрием Голицыным…
Читаю, вернее - перечитываю в который раз повесть одного из самых востребованных наших художников слова времён заката Советской империи Юрия Нагибина "Сильнее всех иных велений, или Князь Юрка Голицын", 1988 года издания. Вот её начало:
"С детства и до седых волос его звали Юрка. Не Юрий, не Georges, как принято было в тех кругах, где он вращался… Юрку Голицына любили и побаивались. У этого колосса с простодушным открытым лицом, рано украсившимся великолепными бакенбардами и подусниками, был живой насмешливый ум, острый язык и всегдашняя готовность к действию…".
Сегодняшнему русскому человеку, и за двадцать минувших лет ещё не окончательно притерпевшемуся к положению, когда народом потеряно чувство семьи единой и не слишком вдохновляющим фактом действительности является глубокий социальный разлом, породивший две противоположные России - страну богатых, сверхбогатых и Россию большинства бедных и нищих граждан, трудно вообразить, как непохожи были "лондонский декабрист" середины девятнадцатого века и князь Юрий Николаевич Голицын. Они порождение двух несоприкасающихся социальных корней. Одним уже своим происхождением.
Если Герцен-Яковлев - из семьи удачливых предпринимателей времён царствования Екатерины Второй, то Голицын - потомок древнейшего славянского рода, уступавшего своей родовитостью только Рюриковичам. Он - Гедеминович.
В роду Голицыных перед Юрием Николаевичем числилось двадцать два боярина, три окольничих, два кравчих. Сплошь царедворцы. Он не кичился своей знатностью. За полторы тысячи лет существования России в потомках полулегендарного Гедемина воплотились едва ли не все характеры, воплощённые пером до сих пор неразгаданного до конца Гоголя в "Тарасе Бульбе" и "Мёртвых душах". Музыкант от Бога, композитор, создатель и капельмейстер сперва крепостного хора, а после освобождения крестьян - наёмного хора, с которым объездил пол-России, он, бывало, говаривал: "Мне приходилось позволять мне аплодировать тем, у кого нет предков".
Одним из них станет не имевший знатных предков лондонский сиделец Герцен-Искандер.
Хор князя Юрия Голицына имел невероятный успех не только благодаря великолепному подбору и выучке крепостных певцов, с каждым из которых он занимался лично, но и талантливой музыкальной трактовке исполняемых произведений, тончайшему чувству народного мелоса, голосовых интонаций.
Отмена крепостного права в России Александром Вторым в начале 50-х годов ХIХ века поставила Юрия Голицына перед выбором: либо продать его хористов за скромную плату царскому двору, либо набирать наёмных певцов, для чего нужны были немалые средства. Состояние Юрию Николаевичу досталось от матери - большое торговое село Салтыки в Тамбовской губернии. Но ко времени ссылки в Козлов за сперва в письмах, а потом и личное его общение с "государственным преступником пострашнее декабристов" - Герценом-Искандером от материнского богатства у него, человека семейного, осталось разве что на личное безбедное существование.
Царь отказался от сделки, и Юрию Голицыну ничего не оставалось, как попытаться зарабатывать для себя и своей семьи творчеством хормейстера и композитора. Он раздосадован, он в обиде на царский двор. И без особого раздумья решает снестись с "Колоколом" Герцена своими разоблачениями российской действительности в памфлетном духе. Почему бы и нет? Ведь у него хороший слог, что он доказал попытками оставить после себя мемуары (то, что из этого дошло до нас отрывочно, будет цитировать Юрий Нагибин в своей повести).
А тут его блистательный отец Николай Борисович Голицын, англоман, музыкант и переводчик, воспитанник иезуитского колледжа, вздумал на старости лет некстати разразиться брошюрой о преимуществах католицизма перед православием. И вручил сыну рукопись для герценского "Колокола". Тот, истовый православный, и прихватил её с собой не читая.
Юрка Голицын добросовестно выполнил поручение отца и направил свои стопы в Лондон к Герцену.
Искандер и прежде обращался к личности князя Юрия Голицына. Писал о нём порой сочувственно и добродушно, порой зло, неизменной оставалась только восторженная оценка его как музыканта. "Обломком всея Руси" прозвал его Герцен.

Узнать друг друга ближе они не смогли. Нетерпеливая душа князя погнала его за океан. А по возвращении в Европу он получил строжайший приказ из императорской канцелярии: немедленно ехать в Санкт-Петербург.
Сюрприз был ожидаемый: безымянная брошюра с хулой на православную церковь успела выйти, как и саркастические наблюдения самого Юрия Голицына над современной российской действительностью. Авторы установлены по доносам в секретную службу. Со старого князя что было взять, и весь гнев обратился против его сына. Его лишают камергерского звания, увольняют со службы по ведомству императрицы Марии Александровны и ссылают в Козлов под надзор полиции.
То, что произошло в Козлове, достойно пера бессмертного Гоголя и оставило нам, потомкам, патриотам своего города, незабываемый по своей оригинальности и красоте анекдот. Деятельной натуре Юрки Голицына было не до хлопот о новом хоре. Он разрабатывает план бегства совершенно в духе Хлестакова. Максимально привлекает внимание властей к своей персоне авантюрным решением дать козловской скучающей молодёжи прекрасную зимнюю забаву на кстати подоспевшую широкую Масленицу: горку для катания на санках. Да что там горку - горищу: от своего, отцом для него заботливо построенного, дома на базарной площади и дальше, до самой реки - Лесного Воронежа, чтобы отважных саночников выносило аж на другой берег. Это встанет для него в копеечку, ведь надо проложить трассу, ровно залить её водой и соорудить снеговые борта для безопасности катающихся, но игра стоила свеч.
Сам князь-затейник с дозволения властей перед открытием горки отправляется в Тамбов якобы на свидание с губернатором. И там его ожидало приятное сообщение по телеграфу от городничего: "Гору огородили, ждём ваше высокопревосходительство для торжественного открытия увеселения". На что последовал лаконичный ответ князя: "Городите дальше"…
В незаконченных воспоминаниях Юрия Голицына автор повести о нём Юрий Нагибин нашёл перечень эпизодов-главок о путешествии князя в Англию. "…Австрийская пароходная компания "Ллойд". Сильная качка под Варной. Шквал. Крушение и гибель парохода. Меня чуть не выбросило за борт. Восход солнца. Тишь и вход в Босфор. Константинополь, таможня и покупка фиц-гармоники. Гонят с парохода. Нигде не принимают. Отчаянное положение. Греческий пароход "София" под английским флагом. Опять плывём. Каир. Египетская железная дорога. Река Нил. Рамазан в Каире. Пирамиды. Крокодил…".
И вот перед князем долгожданная встреча с Герценом. Он увидел перед собой человека небольшого роста, плотного, с прекрасной головой, проседью густых волос, закинутых назад без пробора, высоким лбом, живыми умными глазами, энергично оглядывающими Голицына, широким русским носом.
Между тем Герцен от одного только перечня главок небрежных записок своего гостя почувствовал лёгкое головокружение, особенно, когда услышал одиссею Голицына. Он писал в "Былом и думах":
"…Он мне сразу рассказал какую-то неправдоподобную историю, которая вся оказалась справедливой…
- Дорого тут у вас в Англии б-берут на таможне, - сказал он, чуть заикаясь, окончив курс своей всеобщей истории… - Я заплатил шиллингов пятнадцать за крок-кодила…
- Да это что такое?
- Как что - да просто крок-кодил.
Я сделал большие глаза и спросил его:
- Да вы, князь, что же это: возите с собой крокодила вместо паспорта - стращать жандармов на границах?
- Такой случай. Я в Александрии гулял, а тут какой-то арабчонок продаёт крокодила. Понравился, я и купил.
- Ну а арабчонка купили?
- Ха, ха - нет"…
Князь подписал тогда, как ему казалось, выгодный контракт, с г. Кардуэлем, содержателем одного из лучших увеселительных салонов Лондона. Концерт происходил в огромном зале, вмещавшем восемь тысяч человек. Он имел бешеный успех, билетов было продано вдвое больше, чем было мест, люди забили проходы, стояли во дворе.
Герцен так отрецензирует уникальные для Лондона этот и другие концерты его нового друга из России: "…Это великолепно. Как Голицын успевает так подготовить хор и оркестр - это его тайна, но концерт был совершенно из ряду вон. Русские песни и молитвы, "Камаринская" и обедня, отрывки из оперы Глинки и из "Евангелия" ("Отче наш") - всё шло прекрасно…". Впрочем, он не был бы самим собою, не добавив перца критика в очень уж своеобразную натуру князя: "…Дамы не могли налюбоваться колоссальными мясами красивого ассирийского бога, величественно и грациозно поднимавшего и опускавшего свой "скипетр" (жезл капельмейстера) из слоновой кости".
Следующий концерт в этом зале не состоялся. Салон, накануне "удачно" застрахованный жуликом хозяином, ночью загорелся. В номере газеты "Экспресс" появилось такое сообщение с места пожара: "Пока мы пишем эти строки, Серейгарденский зал, в котором вчера был концерт под управлением принца Голицына, наполовину уже сгорел".
Голицын прочёл заметку, снял шляпу, перекрестился и сказал: "Да будет воля Твоя".
Голицын придавал своим концертам в Англии политическую окраску. Всякий раз исполнялись либо "Вальс Герцена", либо "кадриль Огарёва", либо "Симфония освобождения".
"Князь запросился в Россию, когда худшие дни его лондонской жизни миновали, положение укрепилось и нужда не стучала в дверь. Искандера покоробило отступничество князя. Но ностальгия не покидала его гостя с самого приезда в Англию. Он задыхался на чужбине, не мог больше без русских песен. Голицыну нужна была русская песня в поле, на завалинке, в курной избе. Песня самого неискусного, хрипатого, сипатого церковного хора, заунывная песня ямщика, солдатская - под шаг. И ему необходима была та обстановка, тот свет, те снега, те дали, те запахи, те болести, в которых зарождаются эти песни. Он страшился, что его искусство захиреет в чужом климате, что без свежего притока оно растворится в общеевропейской стихии…". Так русский художник слова Юрий Нагибин объяснил неизбежность возвращения героя своей повести домой.
По крупицам собрав историю жизни князя Юрия Голицына и оплодотворив её своим воображением, писатель Юрий Нагибин доведёт её до оптимистического конца.
…Вскоре по явлении утихомиренного годами и невзгодами Юрия Николаевича в Россию ему разрешат гастроли, в том числе на великую Нижегородскую ярмарку. Это было почётно: перед тамошней аудиторией дрожали знаменитые артисты. И - выгодно: зал громаден, а билеты, особенно в ложи и первые ряды партера, очень дороги.
Нижегородские газеты посвящали восторженные (и высококвалифицированные) отзывы на первый и последующие концерты Голицына. За Нижним Новгородом последовали другие города. Жизненное пространство хора всё расширялось. Его хотели слышать в больших и малых городах. И наконец настала очередь Москвы, столь любимой князем, с её хлебосольством, умной иронией, раскованностью, неистребимым русским духом.
Это была большая победа, но не решающая.
Но вот дрогнул… Петербург.
Юрка Голицын получил приглашение дать концерт в одном из самых блестящих залов столицы - в Благородном собрании.
Его хор - сотня с лишним мужиков и баб, принаряженных, приглаженных, нарумяненных, - не раскрывал до конца своей тайны. Хор его был настолько хорошо подготовлен, все переходы так обработаны, что плохое пение исключалось.
"Родные, не подведите!.." - беззвучно взмолился князь.
И родные не подвели.
Голицын взмахнул жезлом, зажатым в правой руке, выбросил вперёд левую руку, сразу приглушив звук, оставив одну высокую, медленно истаивающую ноту, а затем дал вступить вторым голосам, призвав из бесконечной дали, выманив, заманив, но не в плен, а в полную свободу.
Это было лучшее за всю его жизнь исполнение, и он наслаждался. Господи, Боже мой, да разве это Ваньки, Яшки, Петьки, Дуньки, Палашки - это небожители, одарившие его высшим счастьем!..
Как всегда, он исполнил "Камаринскую" в своём переложении для хора. Всё было в лихом плясе над бездонным озером тоски: отчаянная удаль, забубённость, хмельной восторг, любовь, слёзный спазм в горле, гибельность. Он пожалел, что любимый им Глинка не слышит его хора.
Когда взмахом жезла он оборвал последнюю ноту, которой, казалось, конца не будет, то услышал тишину за плечами. И вдруг:
- Браво, - негромко, но удивительно отчётливо сказал, именно сказал, не выкрикнул чей-то голос.
- Браво, - сказал другой.
- Би-и-ис! - заорали надсадно где-то в задних рядах.
И вот уже весь зал кричал, захлёбывался, отбивал ладони…
…Два таких разных и таких, каждый по-своему, типичных россиянина.
Александр Герцен - интеллектуал, крупнейший мыслитель, предтеча путей последекабристских социальных преобразований в своей великой стране, которыми она и до сих пор чревата, незадолго перед смертью в 1870 году оставит непонятое и непринятое большевизмом предостережение будущему: "…Самые массы, на которых лежит вся тяжесть быта… ищут слова и понимания - и с недоверием смотрят на людей,.. призывающих к оружию". ("Былое и думы". Письмо третье").
И князь Юрий - Юрка Голицын, могучий человек с характером, порождённым беспредельными пространствами, вьюгами и ветрами, удалью и печалью своего великого народа.
На могиле Александру Ивановичу Герцену-Искандеру за пределами России, в Ницце, высится внушительный памятник.
Князь Юрий Николаевич Голицын похоронен в Санкт-Петербурге. У нас, в Козлове-Мичуринске, благодарная память о нём сохраняется в том самом Доме-музее, у порога которого начиналась легендарная дорога в русское чудо его неповторимой жизни.
Он переживёт на два года своего нечаянного лондонского друга. 2 сентября нынешнего года исполнится 140 лет со дня смерти нашего неугомонного князя.