Лента новостей
Статья3 сентября 2011, 01:00

Нагой разбоя не боится

В.С. Аршанский. Фото Игоря Фролова.
В.С. Аршанский. Фото Игоря Фролова.

Наш город всегда был богат литературными дарованиями. И на страницах “Мичуринской правды” постоянную прописку получили художественные произведения местных поэтов, прозаиков, признанных и начинающих, вызывая неизменный интерес читателей. Продолжая эти традиции, представляем вашему вниманию отрывок из нового рассказа известного мичуринского прозаика, члена Союза писателей РФ Валерия Семёновича Аршанского “Нагой разбоя не боится”. Полностью рассказ войдёт в новый сборник прозы, который наш земляк-писатель готовит к изданию.

- Володечка, милай, не серчай, голуба, но куды же я без Ксюхи? - причитала, давясь крупными, каждая со сливу, слезами баба Нина. - Ни детей, никого у бабки нет, одна козочка. И той погибнуть в огне? Тогда нехай и я тута угорю, ехайте вы без меня к своей матри...
- Десять минут даю тебе, баб Нин! - для острастки ещё и постучал по запотевшему и потому слегка затуманенному стеклу часов давно не мытыми пальцами с чёрной каймой под ногтями по-прежнему нахмуренный Канапухин. - Не успеешь - всё, пеняй на себя.
Последние слова сельского мэра слушал уже только слабый ветерок за вьюном мелькнувшей бабкиной юбкой. Но Ксюха-то, Ксюха, а? Сама! Вот и скажи теперь, дура она, да, козочка зааненской породы? Сама за версту почуяв свою хозяйку, ног под собой не чуя, бежала по улице Заречной. От переполненной морковкой, свёколкой, любимыми ею листочками свежего щавелька кормушки навстречу не имеющей под руками и корочки ржаного хлебца с крупной сольцой - любимого козьего лакомства - бабе Нине. Блея - выговаривая на ходу с утра заготовленные фразы о непорядочности и чуть ли не измене её душеправительницы с всегда так вкусно пахнущими сеном и хлебом руками. Но сегодня сбежавшей от неё незнамо куда. И это когда ветер-разведчик доносит в Милославку такой тяжёлый и такой тревожный запах пожара. Это называется любовь? Нет, милая хозяюшка!
Даже в самом первом козьем племени, девять столетий назад спустившемся четырёхлапыми дикими безоаровыми козлами с каменистых отрогов гор на обильные пастбища Венесуэлы и Чили, Аргентины и Новой Зеландии, такое безобразие отродясь не водилось. Там ещё родилось, сформировалось и веками свято действовало незыблемое правило, впоследствии принятое на вооружение московскими студентами: коль дружить, так дружить, а любить, так любить, горячей и нежней, чем Ромео Джульетту.
Вот что намеревалась высказать коза-дереза с чуть ли не позагубленной долей своей владелице, владычице морской, интересно, где это пропадавшей вне хаты столько времени в День Военно-морского флота? Интеллигентная, тщательно причёсанная, как у первого всесоюзного старосты М.И. Калинина, пегая бородка Ксюхи моталась на стайерской дистанции то в одну, то в другую сторону, не давая, к сожалению, сохранять приличествующую не такому уж и молоденькому домашнему животному положенные солидность и невозмутимость. По-спортивному ловко и красиво были загнуты за уши маленькие изящные рога Ксении. Кося левым, по-ленински прищуренным цыганским глазом румбов на пять в сторону, тем самым оценивая обстановку вдалеке от дороги, где могла вдруг вырваться из проулка и помчаться на неё безбашенная юрла самоубийц на мотоциклах (коза навидалась такого), а правым оком чётко пальпируя состояние тротуарного покрытия на пути к храму, Ксюха, грациозно покачиваясь бочкообразным туловищем, скоординированно преодолевала последние метры перед финишем. Где под кустом бересклета, горестно и умильно сложив руки на груди, ждала её, чуть ли не по-козьему от счастья мекающая хозяйка в сбитом набок то ли платке, то ли косынке. Прикрывавшей словно сдобренные крупной серой солью некогда каштановые волосы Симиной одноклассницы - Нинульки...
- Ксюшечка моя желанная, Ксюшечка моя родненькая, - гладила растроганная баба Нина шершавыми руками и целовала лобастую, костистую башку приземистой, жеманящейся для виду носительницы молока, целебней коровьего. - Малышунечка ты моя любименькая, никому теперь тебя не отдам!
"Ага, знаю я ТЕПЕРЬ ваши песни, - поджимая вплотную к брюху левую заднюю лапку, как всегда, когда нужно было облегчить себе жизнь избавлением от пары-тройки горстей горошин-балласта, думала Ксюха. - Пой, ласточка, пой, любо слушать..." И, жуя жвачку, игриво пуская слюну, тыкалась, бодалась в знакомый живот бабы Нины, затевая с ней давно полюбившуюся обеим игру в поддавки. Только трубный звук мегафона и тут прервал мирную идиллию, пастушескую пастораль обеих дам. А следом, перекрывая мирный, по-учительски беззлобно укоряющий глас Канапухина, окрестности прорезал поросячий визг взбешённого Эрнеста Павловича Кульгавого: "ТЫ, ПРОСОРУШКА, СКОЛЬКО ЖДАТЬ ТЕБЯ БУДЕМ?".
Так взывал немыслимым фальцетом под стенами храма на всю округу ощущающий глубокую свою правоту интеллигент в третьем поколении, культпросветработник со средним специальным образованием, заведующий лучшим клубом района. Не желающий, конечно, сгореть в родном селе заживо. Ни в прямом, ни в фигуральном смысле слова.
Но вдруг!!! Хвостатая молния, ртутным высверком очертившая за доли секунды помрачневшее небо, промчалась над всем Никольским лесом, над полями, над лугами, взяв начало от черниговского села Верхний Бобрик, расположенного на высоте семьсот тридцать метров над уровнем моря, до русской Алешны-реки, текущей вровень с морем. Чтобы, словно стрела, прицельно пущенная из лука Робин Гуда, пролететь по дуге и впиться, вонзиться, воткнуться в песок точно у передней подножки автобуса, с которой полоумно вещал, закатывая к небу ошалелые от страха глаза Эрнест Павлович. Жаркий сноп взорвавшихся искр добавил копоти в побледневшую до состояния не мела, а украинской крейды, которая белее мела, крупнощёкую породистую физиономию просвещенца. И гром, громище, равный по силе грохота всем враз заговорившим вулканам Камчатки, дополнил небесный аккорд необыкновенной красоты и мощи.
А следом ливанул... ДОЖДЬ! Да какой дождь - дождище! Первыми же его хотя и вступительными нотами был не ситничек, мелко сеющий капельки тёплой влаги на радость мирно беседующим на дачной веранде супругам-пенсионерам. Это был и не грязный, дрянной дождь, именуемый в тех местах чижа, лепень, чичер. Не был он похож и на ливень-дозянуху, частенько посещавший до того ужасного лета село Милославку и другие сёла именно в середине июля.
Это грянул сущий океанский вал, равный по высоте волн вселенскому потопу. Невиданный доселе косохлёст с подстёгой при шумовом оформлении в полсотни децибел окатывал Никольский лес, не оставляя без внимания даже самые малюсенькие очажки пожара, но тщательно утюжа их за два, три, четыре прохода туда-сюда до полного уничтожения. А потом ещё и страховым пятым заходом. Который нисколечко не верил часто бывающему ложным шипению угасания, но убеждался в капитуляции пламени только при появлении на месте былого огнища озерца с пузырями-бульбочками.
Бессильно сдувались, растекались, лопались развевавшиеся даже в безветренном воздухе вчера, позавчера да и сегодня утром вздёрнутые на пики языки пламени, стяги огневых орд, остановленные тысячами кадок дождевой воды, расчётливо выплеснутой точно по всему фронту пожара. А ливень, ничуть не успокаиваясь, продолжал и продолжал полосовать новыми гигантскими потоками ельнички, сосёночки, березнички, смешанные посадки, от которых бы остались одни коряги и головёшки, охвати их, не дай Бог, самый страшный - верховой пожар.
- Так, Канапухин, людей зачем ты держишь в автобусах? - гремел слышимый из полевой рации и сквозь дождь начальственный бас невидимого героя из областного штаба, куда в первую очередь поступали всегда сводки метеобюро. - Опять нам, Канапухин, выяснять с тобой отношения? Не морозь людей, развези всех по домам и отпускай автобусы, тут на остановках у нас, знаешь, столпотворение, а мы весь транспорт тебе на выручку кинули. Страшко позови-ка мне теперь...
Оказывается, Страшко была фамилия того боцмана-пожарного, который успел всё же пропахать с местными добровольцами-трактористами минерализованную полосу для организации, если потребуется, встречного пала против верхового огня или защиты хлебного поля от пожара.
Поочерёдно докладывали и отчитывались о чём-то всё новым и новым невидимым представителям "верхов" Страшко и Канапухин. Оба своей открытой теперь лихостью напоминая после каждого разгона сюжет известного присловья "Мокрый дождя, а нагой разбоя не боится"... Выезжали из лесных опушек, дико буксуя на промоинах, но вырываясь всё же на твердь накатанной грунтовой дороги устало фыркающие, жаждущие помывки и глубокого сна в депо, настрадавшиеся пожарные машины. Подпрыгивали как можно выше, пытаясь получше разглядеть, что там происходит на суше, бурунчики реки Алешны. А сельский люд, уже успев каким-то непостижимым образом напоить самогоном всех шестерых шофёров "пазиков", перед тем культурно пославших свою автобазу куда подальше и пообещавших начальству быть завтра на линии, как штык, готовился к большому загулу. Той праздничной пучине, которая сама себе причина.
Было на то незамедлительно дано ликующей пастве благословение всемогущего отца Серафима. Было согласованно и бесповоротно решено всеобщим кругом накрывать столы только во дворе сельского клуба, где и лавок для простого народа вдосталь, и местному руководству стульев хватит. О музыке - его личном баяне и ещё одном, школьном, поручили заботу Кульгавому. А он и так не скучал; незаметно налил зацелованной всеми сельскими бабами Ксюхе четверть гранёного стакана сладковатой бражки и она, благодарная, в ожидании повторной бодрящей дозы не отходила теперь от благодетеля ни на шаг. К полной досаде и Нины Григорьевны, и сестры её, Таисии, никак не могущих понять, что это с козой случилось, что это за новости - такое подхалимство перед чужим человеком всегда гордой и неприступной Ксюшки?
Но Ксюха не ждала ни славы, ни наград. Пьяненько тыкалась она в широкую спину заведующего клубом, отмахивавшегося теперь от неё за ненадобностью то шлепком по спине, а то и хворостиной. Отшлёпывая и напевая при этом унизительную частушку. Ксюха, не понимая издевательского смысла слов, подпевать солисту не могла, но тихим блеянием отношение своё к происходящему выражала. Трудно сказать, какое именно. Хочется верить, миролюбивое. А там... пойми эту душу в трёхпудовой всего лишь туше с тугим выменем и прицепившимся к холке розовато-фиолетовым репьишком...
А за недосягаемой с земли небесной кисеёй происходил тем временем свой нелицеприятный разговор. Там вызванное на ковёр Светило, стыдливо пряча глаза, отчитывалось перед Вседержителем за то, что натворило в эти сумасшедшие пятьдесят пять дней безумного пекла. И краснело и так красное ещё больше, когда слышало неопровержимые обвинения в свой адрес - за тысячи преждевременных смертей людей, предрасположенных к сердечным заболеваниям. За гигантские пожары, сгубившие тысячи гектаров лёгких Земли и хлебные нивы. За весь страшный ущерб, нанесённый и так не роскошествующему народу, населяющему шестую часть земной планеты. Тяжёлые звучали обвинения. И приговор ожидался тяжёлый. Но слетевшиеся на суд честной адвокаты Светила - Марс, Юпитер, Уран, Венера, даже представители вечно холодной Луны, не отрицая ничуть вины их доверителя за содеянное, просили Высший и Безгрешный Суд вынести приговор с отсрочкой исполнения на сто лет. Гарантируя впредь искупление вины и возмещение всего, что будет только возможно, пострадавшим землянам.
Выглянув в широко распахнутое окно и убедившись в добросовестности реализации обещания гвардейскими градо-дождевыми облачными подразделениями резерва Верховного Главнокомандующего, Создатель задумался.
И, достаточно долго поразмыслив в своих покоях наедине и при такой абсолютной тишине, что было слышно даже ровное дыхание шести стражников за дверями, объявил о созыве всех высокопоставленных Властвующих Лиц Совета Безопасности в Сверхсекретном Кабинете, на Особое Совещание. Длящееся, обычно...
Сколько вы подумали, столько и будет... световых лет.

Автор:Валерий Аршанский