Опусти закрылки, Стёпа!

У сантехника жилконторы сахарного завода Степана Гурова воспалилось правое ухо. Оплыло всё, болит и стреляет, спасу нет, вроде что взрывается в нём внутри. А тут ещё жена Тамара, вместо того, чтобы просто помочь, делая по вечерам успокаивающие компрессы (в больницу Степан идти не хотел, надеялся - рассосётся), приговаривала с чуть ли не злорадным удовлетворением: «Допрыгался, дофорсился перед своими клиентками! Упреждала я тебя: опусти закрылки на фуражке, Стёпа, опусти, поморозишь ушки-то. Но нет, разве мы позволим, чтобы как у нормальных людей?! Что вы... Декабрь на дворе, а он всё в фуражечке, по-молодому. Вот и дофорсился, дофасонился, красавец!».
Это слово - «красавец», произносимое женой с издевательски-насмешливым ударением на последнем слоге, больше всего коробило Степана. К тому, что Тамара немного ревновала его, он давно привык, а по-мужски оно и льстило - ревнует значит любит, тем более что совесть его была чиста: изменять он не изменял, так, если маленько позубоскалит игриво с какой-нибудь симпатичной хозяюшкой, ремонтируя по вызову водопроводный смеситель или устанавливая новую раковину. А вот из-за того, что любил прилично одеться и требовал, чтобы даже его рабочий комбинезон всегда был выстиран и выглажен, не раз ссорился с Тамарой, потому что считал не форсом, по её выражению, а нормальным делом, если человек выглядит хорошо, то есть себя уважает, а фуражку ему подарил на сорокалетие нынешней осенью сын, и она сразу понравилась Степану - ладненькая, удобная, тёплая, и что в этом было дурного, он не понимал, но теперь, в болезненном состоянии, с женой не спорил, не до того было, лишь морщился, покорно поворачивая под компресс воспалившееся ухо.

Только домашнее
лечение
не очень-то
помогало,
и на третий день
Степан сдался:
как бы хуже
не стало,
отпросился
у сердито
запыхтевшего
начальника
жилконторы -
заявок было
невпроворот,
и потопал
в районную
больницу.

Однако там оказалось, что отоларинголог в отпуске, и Степану дали направление в поликлинику соседнего города. Пришлось ехать туда, за тридцать километров, на рейсовом автобусе.
Здесь поначалу всё складывалось нормально: врач был на месте, в регистратуре Степана записали, объяснили, куда идти: второй этаж, одиннадцатый кабинет, вручили талончик на очередь, по совпадению тоже одиннадцатую и, сдав в гардероб куртку и подарочную фуражку, он поспешил наверх, прикидывая, скоро ли освободится. Если на каждого пациента перед ним уйдёт пусть по полчаса, а времени было десять, вполне можно в обратную и на дневной автобус успеть -
он ходил отсюда трижды: утром, в обед и вечером.
У Степана словно и ухо стало меньше болеть и реже постреливать, так обнадёживающе подействовала и чинная обстановка в поликлинике - полированные панели и цветы в вестибюле, и вежливое обхождение регистраторши, и близость исцеления, и он, уже с возникшей исподволь бодростью поднявшись по лестнице на второй этаж, зашагал по длинному коридору мимо людей возле лечебных кабинетов, посматривая на аккуратные таблички на них с обозначением номера и профиля врача.
Одиннадцатый оказался за поворотом, и народу, моментально отметил Степан, возле него толпилось побольше, чем у других, но это было и объяснимо: к окулисту - только с глазами, к невропатологу - с нервами, а тут вон сколько всего: уши, горло, нос, у кого что.
Подошёл поближе, спросил у сидящего на крайнем из поставленных вдоль противоположной кабинету стены стульев щупленького мужичонки в очках: «Принимают?», на что тот неприязненно буркнул: «Принимают!» -
ясно, больному не до разговоров, и Степан, замолкнув, прислонился к стене и расслабился. Он ещё в регистратуре сообразил, что вызывать будут по талончикам и суетиться нечего, надо только спокойно ждать.
В этой расслабленности вспомнилось вдруг, как провожала его Тамара, не позволяя снять ночную повязку и заставляя опустить злополучные закрылки на фуражке, чтобы не застудить пуще ухо; как, лишь бы поскорее вырваться из-под её назойливо-раздражающей опеки, он согласился, но, глянув на своё отражение в зеркале прихожей, чуть не упал: в повязке да с опущенными закрылками он был похож на пленных немцев, которых видел в фильмах про войну: долговязый, худой, с жалко высунувшимся из-под плотного охвата наушников лицом. И, выскочив из дома, пройдя полквартала, задрал закрылки наверх, защёлкнул их на боковые кнопки; ослабив узел, сдёрнул компресс, метнул за придорожный сугроб; и пошёл дальше, подняв воротник куртки и прижимая ухо ладонью...
Вырвал его из воспоминаний всплеск разноголосого шума у распахнувшейся, выпуская кого-то, двери кабинета. Толпа мигом пришла в движение, кто-то в ней вскрикнул, заплакал ребёнок.
- Вот народ! - хлопнул себя по коленке очкастый мужичонка, вскочил, вытянулся на цыпочках, чтобы лучше видеть происходящее.
- А что такое? - простодушно спросил Степан.
- Да ничего! - с прежней неприязнью откликнулся очкарик. - Все без очереди норовят. Я вот третий по номеру, а сижу уже два часа, и никак не приглашают...
И вдруг прервался, замер в напряжённой стойке, как охотник, заметивший добычу. Мимо них важно шествовала только что вышедшая из кабинета величественная дама в дорогом длинном платье. Услышав слова очкарика, она повернула к нему увенчанную высокой причёской голову и, пренебрежительно фыркнув, продолжила торжественный проход.
- Во! - взвился очкарик. -
Ещё насмехается! Вырядилась, как на свадьбу, тоже мне - больная!
- Да хватит тебе на людей кидаться! - оборвал его Степан, догадавшись вдруг, и почему заводится сосед, и почему крысится на него: решил, небось, что и он тоже наладился без очереди пронырнуть, только примеривается, и тут же спохватился, что при нарисованных очкариком темпах сам может не то что на дневной автобус не успеть, а и на вечерний опоздает. А то и вовсе не попадёт к врачу. Нет, это не годится! И глянул на соседа:
- Так надо же к порядку призвать!
- Во-во! - с издёвкой откликнулся тот, поправил очки. - Призови! Я попробовал, чуть окуляры не потерял. Там один - заслуженный, другой - контуженный, да тётка толстая и брехливая - ни объехать, ни переспорить...
- Ничего! - вскинул голову Степан. - Ничего! И решительно направился к толпе.
Он терпеть не мог нахальства и несправедливости, сам никогда без очереди не лез, но и другим не позволял, не единожды встревал в похожие конфликты и выходил из них победителем, так что опыт в подобных делах у него был. Обошёл гомонящих с тыла, осторожно продвинулся к двери, поднял руку и громко провозгласил:
- Внимание! Заходим только по номерам талончиков!
В толпе моментально смолкли, будто осмысливая сказанное, заоборачивались на Степана, но тут же кто-то из середины вскрикнул: «Каких талончиков? Про них давно все забыли. Мы же договорились - в порядке живой очереди!» И все опять зашумели, заспорили.
- Да, да! - раздалось вразнобой несколько голосов. - В порядке очереди!
- Нет, по талончикам! - взлетел чей-то пронзительный фальцет.
И пошло, и поехало: кто -
за талончики, кто - за очередь. Степан хотел уже плюнуть на всё и уйти на своё место: с такой несогласованностью ему ещё не приходилось сталкиваться -
привычно был один нарушитель, а все - против него, а тут - половина на половину, но в эту минуту опять открылась дверь кабинета, в проёме показалась женщина с ребёнком на руках, а за нею - молоденькая, большеглазая девушка в кипельно-белом халатике -
медсестра, понял Степан, кивнула той самой толстой тётке, о которой говорил очкарик: «Пожалуйста, Тамара Ивановна!», и Тамара Ивановна, раздвигая толпу, ринулась в створ.
Это было уж слишком! Негодование перехватило Степану горло. Он рванул ручку двери, шагнул в кабинет.
Тётка сидела перед пожилой докторшей, говорила что-то, показывая на нос, медсестра перебирала бумажки за столом напротив. Увидев Степана, удивлённо округлила и без того большие подведённые глаза, поднялась со стула:
- Вам чего?
- Вы... - едва сдерживая дрожь в голосе, заговорил Степан. - Вы почему порядок нарушаете, больных людей дёргаете?
- Что? - тотчас напружинившись, словно перед броском, прищурилась медсестра. - Выйдите сейчас же!
И двинулась на Степана, оттесняя его к двери.
- Что там, Сонечка? - заглядывая в нос тётке, спросила докторша.
- Да вот, - откликнулась медсестра. - Обнаглели совсем, врываются, скоро на голову сядут!
Докторша отвлеклась на мгновенье от тёткиного носа, строго зыркнула на Степана:
- Выйдите, пожалуйста! Вы же мешаете работать.
- Да я... - начал было объясняться Степан, но докторша уже вернулась к тётке, а медсестра продолжала наступать.
- Вам же сказано выйти! Сколько повторять?
И выдавила-таки Степана в коридор: не драться же с ней было.

Толпа тотчас
снова загомонила,
но Степан уже
не слушал никого.
Возмущение
оглушило его.
Нет, этого спускать
нельзя! Должен
же здесь быть
кто-то,
ответственный
за всё -
заведующий
отделением,
главврач,
в конце концов.

И, растолкав толпящихся, он бросился по коридору, на ходу опять читая надписи на табличках, надеясь найти нужную. Просквозил до поворота и вдруг услышал за спиной:
- Степан Егорович?!
Обернулся - сзади стоял молодой, коренастый доктор в синей шапочке и синем же халате.
- Андрей Борисович! - узнал его Степан. - Здравствуйте!
И обрадовался, протянул руку: вот кто поможет ему порядок навести! Это был молодой хирург, работавший два года назад после института в их районной больнице. Степан ему ещё ванну с душем в квартире монтировал. Но ненадолго пригодилась ванна: сманили хорошего хирурга в город. А парень был что надо - сам помогал Степану, а потом, завершив работу, они посидели по-мужски, за жизнь поговорили - хирург тогда был один, жена его ещё заканчивала институт... И как это раньше не вспомнилось про него?
- Здравствуйте! - крепко сжал ладонь Степана хирург. - А вы что сюда?
- Да вот, ухо заболело, -
торопясь, заговорил Степан. - А у нас отоларинголог в отпуске, направили к вам. А у вас тут не пробьёшься - кто без очереди, кто по знакомству. Сунулся было выяснить, в чём дело, а там медсестра, Соня, на меня. Прёт буром...
- А-а! - чему-то своему заулыбался хирург. - Соня - она такая. Ох, эта Соня... Ну, пойдёмте, пойдёмте, разберёмся.
И быстро двинулся вперёд, а Степан заспешил за ним. Подошли к кабинету, люди расступились перед хирургом, тот открыл заветную дверь и потянул за собой Степана:
- Заходите, заходите!
А войдя, обратился к пожилой докторше:
- Яна Яковлевна, будьте добры, посмотрите моего земляка! Докторша глянула мельком, как и в первый раз, не запоминая, наверное, лица, на Степана, кивнула хирургу:
- Хорошо, Андрей Борисович! Сонечка, запишите больного. - И опять вернулась к тётке, которая что-то рассказывала ей.
- Сейчас! - с исполнительской поспешностью отозвалась Соня, указала Степану на стул возле своего стола. - Присаживайтесь, пожалуйста!
Словно не она сама только что выпроваживала Степана со злостью.
- Ну! - тронул Степана за плечо Андрей Борисович. - Пока! Меня тоже больные ждут.
Улыбнулся медсестре, покачал головой:
- Ох, Сонечка! Вы уж не обидьте моего земляка, не сделайте ему больно!
Та так и зарделась, потупилась скромницей, и Андрей Борисович, подмигнув ей по-свойски, вышел.
Степан сидел ошарашенный. Всё произошло до того стремительно, что он не успел ничего сообразить.
- Итак, - взяв ручку, сурово проговорила медсестра. Теперь притворяться было не перед кем. - Фамилия, имя, отчество.
- Что? - переспросил Степан, лихорадочно думая о своём. Вот это он защитил правое дело! Возмущался, а сам...
- Фамилия, имя, отчество, - с той же суровостью повторила медсестра.
- А-а! - вскочил Степан, махнул рукой, вылетел из кабинета. Разрезая бестолково зашумевшую толпу, выбрался на свободное место.
- Ха! - ехидно уставясь на него со своего стула, насмешливо воскликнул мужичонка в очках. - Борец за справедливость явился. Отправился порядок наводить, а сам... Три ха-ха!
Он почти точно повторял вслух мысли Степана.
- Да пошёл ты! - неожиданно для себя рявкнул на него Степан и зашагал, вызывающе громко топая ботинками, по коридору.

Вдруг
напоминающе
заныло забытое
в горячке ухо,
в нём стрельнуло
раз, другой,
а потом - третий,
да с такой силой,
что Степана аж
скрючило, и он
чуть не присел
от боли.

Остановился, перевёл дыхание: «Может, вернуться?», но тотчас же оборвал себя: к такому позору - ни за что! Бегом спустился с лестницы, торопливо оделся в гардеробе и, прикрыв ладонью ухо, выскочил на улицу. Подумал о былой решимости восстановить справедливость; найти завотделением или главврача, но, оглянувшись на трёхэтажное серое здание с холодными глазницами окон, усмехнулся собственной наивности -
что толку? Все здесь заодно друг дружку покрывают. Вон, Андрей Борисович, на что уж свой в доску мужик, а и тот: «Ох, Сонечка! Ах, Сонечка!». И доктор та, кроме носов и ушей ничего не видит, и остальные, небось, такие же...
В безнадёжности выдохнул: «А, пошли они все!» и двинулся к троллейбусной остановке.
И снова спохватился: а ухо, как с ухом-то? Но тут же спасительно вспомнил -
рассказывал кто-то, что в соседнем районе - отличный отоларинголог, к нему даже ездят, когда местный ещё молоденький, неопытный, помочь не может. Вот и он тоже съездит, конечно! А что - там и врач получше, и порядки, наверное, другие. И успокоился на этом: конечно, съездит, и завтра же!
На автовокзал он добрался через час: тот был на другом конце города. Купил билет, поболтался по залу ожидания, походил по привокзальной площади, разглядывая витрины разноцветных павильонов и киосков, постоял у игровых автоматов, наблюдая, как растерянно растопыривают руки наивные любители лёгких денег, подумал: «Везде дурят нашего брата!» и вернулся в зал ожидания. Ухо сочувственно молчало.
Наконец, объявили посадку на автобус: платформа номер семь. Всё-то у них тут было по номерам, а проку - никакого.
И точно - вышел на платформу, а у автобуса народу -
тьма-тьмущая, больничная толпа по сравнению с этой -
милость Божья. И в Степане будто сорвалась сжатая до того пружина, злость на эти бестолковые толпы, на беспорядок и шалеющих oт него людей, и он бросился в кипящую толпу, распихивая стоящих впереди и сбоку, пробиваясь к раскрытой двери и приговаривая про себя навязчиво прилипшее: «Да пошли вы все!». И вот уже ухватился за металлический край проёма, поставил ногу на ступеньку и, оттолкнув застрявшего перед ним мужика с сумками в обеих руках, бросился по проходу салона, метнулся влево на пустое ещё сиденье, продвинулся к окну и замер удовлетворённо: всё, он - на месте!
Вокруг шумели, переругивались, рядом с ним торопливо шлёпнулся какой-то парень, и Степан, подвинувшись ещё ближе к окну, ощутил вдруг холод, исходящий от замороженного стекла прямо в больное ухо. Какую же глупость он совершил в суматохе и сутолоке! Надо было бы сесть на противоположный ряд. Но выбора уже не было - весь проход был заполнен стоящими вплотную друг к другу пассажирами, а кто-то про-бивался ещё, умоляя передних потесниться, и женщина сзади звала какого-то отставшего от неё нерасторопного Валеру, и Степан смирился - было не до вариантов, и чуть отклонился от окна к соседу.
Однако и это не спасло от холода, дыхание которого стало ещё заметнее, когда автобус тронулся, и Степан словно услышал голос Тамары: «Опусти закрылки, Стёпа!» Огляделся вокруг: нет ли кого знакомых - стыдно было фрицем-то, но все, хоть и незнакомые, казалось, смотрели только на него, и он, уже привычно выругавшись про себя: «Да пошли вы все!», переступая последнюю грань, ссутулился, опустил голову, отстегнул закрылки и отвернулся к окну: «Да пошли вы все!»

2005 г.