Отнятое детство

Почти 12 лет нет с нами моего дедушки Игоря Александровича Крылова, наша семья бережно хранит память о нём - глубоко порядочном, очень добром, необычайно одарённом человеке. Собеседников поражали его энциклопедические знания в областях истории, философии, литературы, политики, экономики. Преподаватели журналистского отделения Ленинградского университета прочили подающему большие надежды студенту Игорю Крылову блестящую научную карьеру, но неисправимый романтик, отказавшись от учёбы в аспирантуре, он попросился на распределении в чернозёмную глубинку. И вписал яркие страницы в историю тамбовской журналистики: восемь лет собкорства в «Тамбовской правде», 15 лет работы во главе жердевской районной газеты, 21 год - на посту редактора «Мичуринской правды». За свой труд награждён медалями, орденом Знак Почёта, званием «Заслуженный работник культуры РСФСР».
Сегодня я расскажу о детстве Игоря Александровича, пришедшемся на суровые военные годы и глубоко повлиявшем на становление его личности. Попытаюсь привести в систему и хронологическую последовательность то, что иногда за многие годы урывками и отдельными эпизодами рассказывали он сам и родственники.

Осознание опасности

Игорю было 10 лет 8 месяцев и 10 дней, когда началась война, - безмятежное детство осталось позади. Когда закончилась Великая Отечественная, наступило уже отрочество.
Война застала дедушку под Ленинградом (теперь ему вернули историческое название Санкт-Петербург), в посёлке бумажной фабрики, на которой его мама работала начальником планового отдела. В Ленинграде у них не было своего жилья, а на фабрике предоставляли квартиру. Правда, переселение в посёлок вызвало дополнительную трату времени на поездку в вечерний планово-экономический институт, в котором перед войной училась мама Игоря.
«В своём детском возрасте, - вспоминал дедушка, - мы, сверстники, не осознавали надвигавшегося ужаса страшной кровавой войны, безмерных тягот и страданий. Вроде бы в первый военный месяц ничего не изменилось. Ещё работала фабрика, не было недостатка в продуктах, продолжались наши обычные детские занятия и игры, ходили пригородные поезда».
Отдельные эпизоды начала войны, которые навсегда врезались в память Игоря Александровича, воспринимались тогда без страха, с любопытством, как будто это было в кино. Задрав головы, ребята смотрели на воздушный бой, не осознавая смертельной опасности, исходящей от треска пулемётных очередей. И только окрик часового у сооружённого на окраине посёлка дзота заставил их спрятаться в противотанковом рву.
Увлекательным было и зрелище, когда однажды под вечер прилетело много наших самолётов. Они подлетали на небольшой высоте и садились на оборудованный перед этим аэродром за небольшой рощей в полукилометре от посёлка. Дедушка слышал от взрослых, что в Детском Селе (так тогда назывался город Пушкин) немцы разбомбили аэродром, и наши уцелевшие самолёты прилетели оттуда.
А испугались поселковые ребята первый раз, когда играли в высоком кустарнике на противоположном берегу реки. Там, на небольшой полянке, они наткнулись на незнакомого человека, державшего лошадь в поводу. Их как ветром сдуло. Перебежав по железнодорожному мосту на свой берег, дети рассказали о незнакомце взрослым. Когда его задержали, ребята не видели. Но, бегая по посёлку, наткнулись на толпу местных жителей, в центре которой избивали этого человека, и услышали слово «диверсант». А вскоре появился толстый майор с двумя красноармейцами и увёз задержанного.
Но быстрое продвижение немцев, участившиеся воздушные тревоги, обозы с ранеными, проходившие через посёлок, быстро меняли легкомысленное, беспечное отношение простых людей к войне. Улетучивалось навязанное официальной пропагандой представление, что «Красная Армия всех сильней» и «Чужой земли мы не хотим, но и своей вершка не отдадим». А землю уже отдавали не вершками, а километрами и десятками километров в сутки. Только пошёл слух, что немцы заняли Остров (город в 45 км южнее Пскова), как уже заговорили о Пскове, а вскоре и о Луге, а это уже Ленинградская область. В разговорах взрослых теперь слышались тревожные нотки, озабоченнее становились их лица. Настроение старших передавалось и детям. Всё меньше становилось шумных весёлых игр, всё чаще по-детски обсуждались военные события.

Вот тебе и именины

Когда немцы взяли Лугу, зазвучало слово «эвакуация». Кто-то не собирался уезжать, кто-то уже уезжал. К эвакуации никого не принуждали, но маме Игоря посоветовали уехать. То ли потому, что у неё было дворянское происхождение, то ли, наоборот, что она подвергнется немецким репрессиям: Анна Николаевна была правой рукой директора, очень активной в общественной работе, пользовалась на фабрике большим авторитетом. К тому же с началом войны она стала начальником поселковой службы противовоздушной обороны.
В середине августа (дети не считают числа, но дедушка запомнил дату, потому что 19 августа был день рождения его мамы, и она воскликнула: «Вот тебе и именины!») в посёлке появился немолодой мужичок затрапезного вида с пустым ведром в руках. Из расспросов выяснилось, что на рассвете немцы прорвали наш фронт. Проснувшись от грохота уличного боя, этот мужичок выскочил из дома, в сенцах споткнулся о ведро, сам не зная зачем, схватил его и побежал через огород. Так с пустым ведром в руке и отмахал 15 километров. В этот же день Игорь с мамой уехали с двумя чемоданами в Ленинград. Там они остановились у сокурсницы его мамы на одной тихой улице недалеко от Витебского вокзала. Кроме подруги Анны Николаевны, в этой семье была младшая сестра этой подруги и их отец - типографский рабочий, пожилой щупленький человек, добрый, приветливый, интеллигентный. Потом, в мрачные дни блокады, он своим оптимизмом и добротой поддерживал моральный дух окружающих.
А через день Анна Николаевна, взяв с собой сына, поехала на свою фабрику. Там остались какие-то служебные дела. Посёлок заметно опустел. Было тихо и безлюдно, только доносились глухие раскаты, похожие на приближающуюся грозу. Игорь встретил своего одноклассника Витьку. Тот как-то тихо, со вздохом, не по-детски сообщил ему: «Мы не поедем» и, помолчав, видимо, передавая слова взрослых, добавил: «Будь что будет».
Вскоре из фабричной конторы вышли директор, бухгалтер и мама дедушки. Они направились к воротам, где ждала их пожарная машина. А на крыше приземистого одноэтажного здания механических мастерских, начинавшегося от фабричных ворот, стоял молоденький розовощёкий лейтенант-крепыш, с лица которого не сходила полуулыбка. В мастерскую с широкими окнами красноармейцы закатывали две противотанковые пушки. Руководил ими уже немолодой поджарый капитан с узким суровым лицом.
От мастерской открывался широкий обзор местности: низина до дороги, а за дорогой - луг, упиравшийся в реку, а за рекой - пологий косогор, в полукилометре заканчивающийся кустарником. Вдруг лейтенант крикнул: «Танки противника!». Все посмотрели в сторону реки. Из кустов выползали три немецких танка, казавшиеся чуть больше спичечного коробка. Спускаясь с косогора, они всё больше набирали скорость и увеличивались в размерах. «Что же вы не едете?!», - сердито крикнул капитан. Игорь с мамой тут же вскочили в кабину, а директор с бухгалтером забрались наверх. И машина помчалась. Метров через сто дорога от фабричных ворот перпендикулярно упиралась в шоссе, ведущее к Ленинграду, а налево заканчивалась у реки с ветхим деревянным мостом, по которому ездили только на лошадях. Выше от моста река широко разливалась, а потому в этом месте была мелкая. Там и перешли её вброд танки. И когда машина выскочила на Т-образный перекрёсток, головной немецкий танк переползал через глубокий кювет на шоссе и почти встал на попа. Это было метрах в тридцати от перекрёстка. Но вот тут наши артиллеристы и всадили в брюхо танку снаряд, и мгновенно второй снаряд попал в танк. А пожарная машина мчалась к Ленинграду, и её пассажиры слышали за своей спиной разразившуюся канонаду.
Чем кончился этот бой, дедушка не знал, но, видимо, гибелью наших артиллеристов. Ведь их прибыло с пушками не больше пятнадцати, к тому же, кроме этих трёх танков, могли появиться и другие, а с ними немецкая пехота.

Блокада

В Ленинграде стали готовиться к эвакуации. Собственно, готовиться было нечего - взять в руки два чемодана не проблема. Дело было в другом. Анна Николаевна ходила узнавать, в каком эшелоне можно доехать до Уфы, где давно жила с мужем одна из её старших сестёр. И вот, наконец, она пришла и сказала: «Едем». На Московский вокзал отправились утром. Но в этот день не уехали. Заночевали на перроне. К счастью, в начале сентября стояла тёплая, солнечная погода. А на следующий день объявили: поезда больше не пойдут. Блокада города замкнулась.
О трёхмесячной жизни в блокаде дедушка мало рассказывал. «Все дни как бы слились в один однообразный сплошной мрак», - говорил он. В сентябре Игорь ещё ходил в школу, а потом занятия прекратились. Но дома с ним занимались взрослые, особенно глава семейства, приютившего мать с сыном, оказавшийся эрудированным человеком и с педагогическими способностями.
Учащались бомбёжки и артобстрелы. Анна Николаевна опять стала начальником противовоздушной обороны района. И часто брала сына с собой на дежурство. Однажды Анна Николаевна с двумя спутниками возвращалась из штаба ПВО, а Игорь со сверстником, жившим в одном с ними доме, шли немного впереди. Вдруг всё вокруг загремело, завыло, огонь, дым. Взрослые закричали детям, чтобы те бежали в ближайшую подворотню. Но тут впереди ребят грохнуло, сверкнуло, и Игорь, почувствовав острую боль под левой коленкой, упал. Взрослые подняли его и понесли через проходной двор. Хорошо, что то ли артиллерийский, то ли авиационный налёт быстро кончился, и все благополучно добрались до больницы. Дедушка вспоминал, что его внесли в какую-то длинную застеклённую веранду, заполненную людьми. Как он потом узнал, на рану ему наложили три шва. Электричество погасло, и медики промыли свои инструменты спиртом, что не спасло от инфекции - рана загноилась. Но, слава Богу, угроза ампутации ноги миновала. Две недели он лежал, а потом ещё две нельзя было сгибать ногу.
В сентябре питались более-менее сносно. Но потом немцы разбомбили знаменитые Бадаевские склады, уничтожили огромное количество продовольствия. К тому же и у приютившей дедушку семьи кончился небольшой запас продуктов, которым пополнялся скудный паёк. В октябре-ноябре 1941 года выдавали в день по 125 граммов хлеба. Ольга Берггольц, всю блокаду вдохновлявшая по радио ленинградцев, писала о том времени: «Сто двадцать пять блокадных грамм с огнём и кровью пополам».

Дорогой жизни

Когда в конце ноября замёрзла Ладога, через неё стали отправлять людей на Большую землю. В первых автоколоннах отправили и дедушку. Как только сгустились ранние декабрьские сумерки, автоколонна отправилась к противоположному берегу. Ехали медленно, но и в темноте добрались до него.
В этой поездке Игорь испытал ещё одно потрясение. Он ехал в головной полуторке, а следующая машина на его глазах провалилась под ещё недостаточно окрепший лед. Правда, в отличие от первой машины, которая была заполнена женщинами и детьми, во второй было мало людей, в ней везли какой-то груз. Кто-то успел спрыгнуть, а кто-то вместе с грузовиком ушёл под лёд…
По приезде всех разместили в каком-то бараке, всем дали суп и по буханке серого хлеба на двоих. В числе прибывших находились старик со старухой. Когда выдали хлеб, старуха куда-то ушла, а старик, отщипывая от буханки маленькие кусочки, незаметно всю её съел и вскоре умер.
В этот же день блокадников переправили в Волхов. Там дедушка был всего один день, а потом в товарном вагоне с нарами поехал на восток. Когда немного отъехали от Волхова, два немецких самолёта сбросили несколько бомбочек на эшелон, но ни один вагон не пострадал. Трагедия заключалась в другом. Сбросив бомбы, самолёты развернулись и вновь пролетели над эшелоном. А люди в это время, выскочив из вагонов, бежали к лесу и попали под пулемётный огонь... Игорь с ещё незажившей ногой и его мама остались в вагоне. И, может быть, это спасло им жизни.
Потом ещё не раз в пути попадались им валявшиеся под откосом искорёженные и сожжённые вагоны. Но вот приехали в Киров, где уже не было светомаскировки, и эвакуируемые вздохнули свободнее.
«Что-то помнится, что-то забылось, что-то помнишь во времени приблизительно, а что-то точно до часа. Вот и навсегда врезалось в память, что до Уфы ехали одиннадцать суток», - вспоминал Игорь Александрович.

Эвакуация

Началась жизнь в эвакуации - не так уж намного слаще блокадной. В Уфе они жили у старшей сестры Анны Николаевны. Они обе работали на военном заводе по 10-12 часов в сутки. Игорь учился в школе. Но так как взрослые дома бывали только ночью, ему приходилось выполнять все домашние работы: колоть дрова, топить печь, ходить за водой, отоваривать карточки, расчищать снег, а летом работать за городом на огороде. На заводе им дали под него четыре сотки. С шестого класса дедушку после школы часто посылали разгружать дрова с барж, полоть овощи, расчищать дороги от снега. После седьмого класса он долго работал на военном складе. Там находились большие кучи перемешанной одежды и обуви, и надо было сортировать всё это по размерам. В восьмом классе он начал учиться только после Нового года, однако сумел догнать одноклассников и закончил учебный год лишь с одной тройкой, а по остальным предметам в основном пятёрки (кроме математики и английского).
Питание в эвакуации было лучше, чем в блокаду. На троих они получали в день два килограмма хлеба до середины войны (потом норму уменьшили) и по месячным карточкам ещё немного разных продуктов. А в школе детям давали ломтик хлеба и чайную ложку сахара. Игорь Александрович говорил, что нельзя сказать, что они голодали, но поесть всегда был готов.
Анну Николаевну и Игоря Александровича после войны наградили медалями за доблестный труд.

Тревожная неизвестность

А отец дедушки, Александр Иванович Крылов, перед самой войной был назначен заведующим кафедрой железнодорожного института в Днепропетровске. Он собирался летом 1941 года поехать с Игорем на Чёрное море, но помешала война. Александр Иванович формировал в Днепропетровске эшелоны для эвакуации, а сам выехал с несколькими вагонами, когда немцы уже входили в город. Там была густая сеть железных дорог и, если враг перерезал какую-то ветку, прадедушка направлял поезд по другой. Он хорошо знал железнодорожную сеть и так вырвался.
Но тогда Игорь и его отец ничего не знали друг о друге: кто где, живы ли. Только в середине войны Александр Иванович нашёл своего сына, заехав к нему на два дня.
После Днепропетровска его направили в Новосибирск в Военно-транспортную академию. А в 1944 году, когда наши войска вели бои за Львов, его назначили начальником Львовского железнодорожного узла в звании подполковника, потом он стал полковником. За Львов его наградили двумя орденами. Он ещё немного служил в штабе маршала Ерёменко, а в начале 1945 года был откомандирован в Закавказский военный округ. Потом стал профессором и преподавал в Ростовском железнодорожном институте. В мирной жизни его ещё награждали орденами.
Александр Иванович был большим специалистом, но в личной жизни очень скромным. Ни разу не надел полковничью папаху - носил фуражку и на работу ходил пешком, отказываясь от автомобиля. Всем помогал и от своей большой зарплаты на себя тратил очень мало. Дедушка говорил о своём отце: «Его жизнь отдана людям».
Вот что мне известно о военном периоде жизни Игоря Александровича и его родителей. И нередко я думаю, какое же это счастье, что моему поколению, поколению моего сына выпала судьба жить в совсем другое, мирное, время благодаря Великой Победе, выстраданной и заслуженной нашими дедами и прадедами.