Лента новостей
Статья13 декабря 2019, 11:01

Как говорила моя бабушка…

15 декабря исполнится 80 лет со дня рождения нашей землячки, уроженки Мичуринска, известного поэта, журналиста, заслуженного работника культуры РФ, Почётного гражданина города Тамбова, лауреата многих престижных литературных премий Валентины Тихоновны Дорожкиной.

Валентина Дорожкина
Валентина Дорожкина

Её стихи учат в школах, на их основе созданы песни, а ещё Валентина Тихоновна – литературовед, краевед, переводчик, неутомимый собиратель сведений о литераторах, связанных с Тамбовским краем, умный и тонкий воспитатель молодёжи, поскольку продолжает активно трудиться в детской областной библиотеке.
Тираж общего количества книг, изданных Валентиной Тихоновной (а их вышло более 20), превышает 50 тысяч экземпляров. А это значит – ни дня без строчки, постоянный и напряжённый труд, труд и труд. Валентину Дорожкину хорошо знают во всех городах и районах Тамбовской области, в том числе в Мичуринске и Мичуринском районе, куда она приезжает при каждом удобном случае. Валентина Тихоновна организовывает и проводит прекрасные литературные встречи, вечера, где с удовольствием берёт на себя роль ведущей. С недавних пор признанный поэт попробовала себя и в качестве прозаика, выпустив автобиографическую повесть о своей бабушке, чей дом стоял, между прочим, у нас, в Громушке.
От имени всех читателей и почитателей таланта Валентины Тихоновны мы сердечно поздравляем юбиляра с прекрасной датой! Желаем долгих лет жизни, творческого огня и вдохновения!
Предлагаем вниманию читателей фрагменты из повести Валентины Дорожкиной «Как говорила моя бабушка...».

Много лет я живу на свете без близких родственников. Все умерли — в разное время, при разных обстоятельствах: кто с войны не вернулся, кто в мирное время погиб, кто умер, как говорят, своей смертью. Всех вспоминаю добрым словом, всех вижу живыми. Поярче других во мне — образ моей бабушки. Часто рассказываю о ней друзьям, передавая, по возможности, своеобразие её речи. И теперь по поводу разных событий друзья спрашивают: «А что сказала бы твоя бабушка?» И ещё: «Ты записывала её афоризмы?»
Нет, не записывала. И очень жалею об этом. Но тогда и в голову не приходило записывать. Зачем? Бабушка казалась мне вечной. И о том, что её когда-нибудь не станет, даже мысли не было. Конечно, за давностью лет многое забылось. И чтобы не выветрилось из памяти всё окончательно, я решила записать то, что помню о бабушке, которая никогда меня ничему не учила специально, не воспитывала, а просто жила рядом, все дни проводила в какой-нибудь работе, была добра и милосердна. И — что немаловажно — обладала особенным юмором; о ней говорили: «Скажет, как вмажет...»
Сильных, выносливых людей часто называют «двужильными». Сказать о моей бабушке, что она двужильная, — мало.

Она была, но крайней мере, десятижильная. Небольшого роста, худенькая, с вьющимися волосами, надевавшая платок только зимой, она всегда была на ногах. Я не помню её отдыхающей. Только когда возраст перевалил за девяносто, я в очередной свой приезд застала бабушку в постели. Вид у неё был виноватый. Но это стрелки её жизненных часов делали уже последние круги. До этого бабушка была, как она сама любила выражаться, «истая молодуха».
На нашей улице водопроводной колонки не было, а был колодец – очень глубокий. Чтобы достать воды, надо было долго крутить ворог с цепью и бадьёй. Мужики где-то на середине отдыхали, бабушка — никогда. Она ходила за водой с четырьмя вёдрами: два на коромысло и на плечо, два — в руках. И хоть бы капля выплеснулась!
Прямо около дома росло несколько яблонь, и в некоторые, особенно урожайные годы, бабушка подставляла под отяжелевшие ветви пепина шафранного и антоновки палки с перекладиной для поддержки, чтобы не обломились. Во всей округе только одна бабушка не стала «портить» антоновку – прививать, скрещивать. Посадила саженец и ухаживала попросту: окапывала, да поливала, да навоз добавляла в землю.
— Пусть останется безгрешной, — говорила бабушка. — Хоть пахнуть будет собой...
И антоновка (бабушка называла её «антонка»), в самом деле, пахла собой. В августе-сентябре, в зависимости от того, какой год выдастся, дерево одаривало хозяйку крупными желтобокими плодами, аромат которых забивал все другие запахи сада-огорода. Мне даже казалось, что в плодопитомнике Мичурина, где доводилось бывать не раз, антоновка пахнет не так ароматно, как бабушкина.
— Моя антонка в голову бьёт, как вино, — хвасталась бабушка соседкам и подводила к дереву нюхать.
Если падалица есть, бери сколько хочешь, а с дерева без времени рвать не полагалось. Сама она из-за отсутствия зубов яблоки есть уже не могла, только нюхала. Иногда потрёт на тёрке и поест. Но, видно, без удовольствия, железом, говорит, отдаёт. Сколько раз просили мы:
– Бабушка, сходи к врачу, новые зубы сделает.
— Ну их, отмахивалась она. – Бог дал, Бог взял. Мне искусьменные не нужны...

Так ничего «искусьменного» никогда не признавала, отговариваясь одним: «Бог дал, Бог взял».

Таблеток и настоек не пила сроду, мазями не пользовалась. Да и чтобы травы какие употребляла, не помню. Впервые с медициной столкнулась за день до смерти, когда неожиданно упала с кровати, и перепуганная дочь, моя тётка, сбегала на станцию в «полуклинику» (так именовали поликлинику) за доктором.
Пришёл доктор, Симка Белый (так звали его и дети, и взрослые), посмотрел на бабушку и спросил:
– Сколько же ей лет?
Тётка только плечами пожала. Действительно, никто точно не знал, сколько бабушке лет. Паспорт свой она случайно сожгла в печке, и с тех пор на вопрос о годах отвечала:
– Сколько есть – все мои...
Что касается «случайно» сожжённого паспорта, то, думаю, дело было так: бабушка нарочно сунула его в печку, когда поняла, что он ей уже никогда не пригодится. Зачем он нужен-то? В Москву семечки продавать она по старости уже не ездила, пенсию не получала, посылки и переводы ей сроду никто не присылал. Только мы приставали, став взрослыми: покажи да покажи паспорт. Очень уж нам хотелось посмотреть, какая бабушка на фотографии и сколько ей действительно лет. Вот она и избавилась от документа, чтобы не надоедали.
Когда бабушке надо было отправляться в Москву, она брала от уличного комитета справку, что такая-то проживает там-то и так далее.
А в Москву бабушка возила семечки со своего огорода. И в улькомовской справке обязательно указывалось, что «товар, увозимый в столицу на продажу, выращен собственным трудом». Это — чтобы не обвинили в спекуляции...
Но до Москвы с семечками было ещё много возни. Помню особенные дни выколачивания шляпок. Бабушка звала нас, внуков, расстилала во дворе мешковину, выдавала нам палки, и мы, перевернув подсолнечное решето семечками вниз, били палкой по обратной его стороне.
Потом семечки сушились под навесом, провеивались, и начиналось самое главное — семечки жарились. Опять же из-за отсутствия зубов грызть их бабушка не могла, чтобы попробовать, готовы ли. Нам не доверяла: «Вам всё хорошо, лишь бы скорей». Но, помешивая серые вороха на плите, интуитивно чувствовала, когда надо сбрасывать семечки на расстеленную на полу мешковину. На ней они «отдыхали от жара» и только потом пересыпались в мешки, которые бабушка зашивала толстыми белыми нитками.

В такие дни нам не надо было, как говорила бабушка, ни воды, ни еды. Мы грызли семечки. Мы были сыты.

Пить, правда, хотелось. Но это не проблема: ведро колодезной воды, накрытое выскобленной доской, всегда стояло в сенях и у мамы, и у бабушки...
Такие же вкусные жареные семечки, как в детстве, я купила только однажды у старушки, живя уже в другом городе. Беленькой, как одуванчик, головой старушка напомнила мне мою бабушку. В отличие от своих угрюмых товарок по рынку, она была без платка, улыбалась, как-то очень уж складно говорила, насыпала стакан с большим верхом. Я залюбовалась ею: чистенькой, шустрой... А дома, пробуя семечки, вздрогнула от воспоминаний. Сколько потом ни ходила на рынок, моего «одуванчика» не было. А спрашивать о ней у других обладательниц мешков с семечками не могла из-за боязни услышать что-нибудь неприятное. Иногда мне кажется, что это моя бабушка привет мне передала, напомнила о детстве...

Мы с мамой (нас у неё было четверо) жили на той же улице, что и бабушка, только на противоположной стороне, через несколько домов. Вместе с другими сё внуками мы «паслись» всё время у неё, особенно когда благоухал всеми запахами бабушкин сад-огород. Мы — внуки от её сына, нашего отца, погибшего на войне, а ещё были внуки от дочери, жившей в самом конце улицы, ближе к железнодорожной станции. И хоть она приходилась нам тёткой, мы звали её Любой — наверное, за озорство, смешливость, лёгкость, с какой она общалась с нами, растила своих детей, рожая их почти ежегодно. Ко времени моего отъезда из родного города их было девять. Потом родились ещё трос. И все, как сказала бы бабушка, «вышли в люди».

- Любка и за себя, и за Саньку рожает, — говорила она.

- Так что всё как раз...

Санька - это крёстная, которая замуж не выходила, улыбалась редко, и её, по-моему, даже бабушка побаивалась.

Муж Любы - дядя Вася работал проводником товарных вагонов. Бабушка звала его Жека. Как это прозвище появилось, не знаю. Первый раз услышала его, когда бабушка однажды, придя к нам, села на лавочку у дома и сказала маме:

Наш Жека-то, говорят, пьяный на станции валяется. Любка пошла за ним. Да рази она допрёт такую махину одна? Пойду подмогну…

Люба, сколько я её помню, постоянно мыла в доме пол, потому что кроватей на всех детей, конечно, не было, и она на ночь стелила на полу две перины поперёк, а днём скатывала их рулоном в угол.

Каждый вечер она наливала в большое корыто воды, собирала своих голопузых, купала их по очереди в воду, «промокала» своим старым халатом и отправляла на перины. Перед тем, как лечь самой, обязательно подходила и пересчитывала детей все ли на месте? Так она стала делать после случая с трёхлетним Славиком, который, наигравшись, уснул под смородиновыми кустами, где его, выйдя на рассвете во двор, и обнаружила Люба. Хорошо, что было жаркое лето, и малыш не простудился.

Хотя Любины дети росли крепкими и не капризными, но среди ночи раза два-три то один потребует маму, то другой. И она, конечно, не высыпалась. Попробовала как-то «добрать» днём — где там! Теребят, чуть ли не стаскивают с кровати. Но Люба придумала одну хитрость. Выпустив накормленных детей на улицу — всех: ползающих, еле ковыляющих и уже бегающих, она, приказав старшим присматривать за маленькими, — я, мол, в магазин сбегаю, - выходила на улицу и незаметно возвращалась через огород в дом. Залезала под кровать, заранее вымыв пол, и, скрытая от глаз белым подзорником, натянутым между ножками кровать и, час-пол тора спала. Благо, машины по нашей улице не ездили, и в этом смысле за детей не надо было беспокоиться. Они забегали в дом, убеж­дались, что мама ещё не пришла из магазина, и - снова на улицу.

Сколько так продолжалось, не знаю. Но как-то мы с бабушкой пришли к Любе. Всё открыто, а её нет. Я и не догадалась, где она. А бабушка прищурилась на подзорник, подо­шла к кровати и вытащила Любу за ногу. Но ругани никакой не было, посмеялись и только... Кто-кто, а бабушка понимала, как нелегко дочери с такой оравой...

Валентина Дорожкина
Валентина Дорожкина
Автор:Подготовил Валерий Аршанский.