Лента новостей
Статья23 июля 2011, 01:00

Избранник вечности

Избранник вечности

Перед роковой дуэлью под Пятигорском молодого красавца гвардейского офицера Николая Мартынова с другим офицером, Михаилом Лермонтовым, 8 июля 1841 года отдыхающей там молодёжью, в основном армейской служивой, в честь знакомых питерских дам, лечащихся на водах, затеян был бал. Деньги на него собрали по подписке - вскладчину. Вдохновителем сего курортного увеселения называли как раз Михаила Юрьевича с друзьями. Площадку для танцев выбрали возле грота Дианы, украсили его цветами, коврами, зеркалами для дам. Общество было настроено весело, "Лермонтов танцевал необыкновенно много", вспомнят потом некоторые из участников рокового события в записи биографа Лермонтова П.А. Висковатова.
Между тем некоторые из влиятельных личностей из приезжающего в Пятигорск общества, петербургских салонов только и ждали случая, чтобы наказать несносного выскочку и задиру: кто-нибудь, выведенный из терпения, должен же проучить "ядовитую гадину", молодого поэта, осмелившегося с невиданной силой боли и презрения заклеймить их, подлинных виновников гибели Александра Пушкина, случившейся всего четыре с половиной года тому назад.
Оставалось только найти исполнителя. Если в случае с Пушкиным интриганам пришлось прибегнуть к иностранцу, французскому офицеру на царской службе - Дантесу, в случае с Лермонтовым всё оказалось до смешного просто. Жертва сам подставился своими смешными карикатурами на гвардейца Мартынова - самолюбивого и тщеславного позёра. Лермонтов на свою беду ко всему ещё был талантливым художником, и Мартынов с его фанфаронством, стремлением поразить воображение дам экзотичным одеянием под крутого черкеса, нескрываемыми мечтами об орденах и чинах: "непременно - до генеральского" часто оказывался мишенью для острого карандаша Мишеля (как называли Лермонтова в дружеской офицерской среде).
Обозлённый и умело подстрекаемый оказавшимися в нужный момент и нужном месте кое-кем из Лермонтовым заклеймённых "надменных потомков известной подлостью прославленных отцов" кавалергард Мартынов решается вызвать обидчика на дуэль. Поэт вызов немедленно принял, впрочем, не без насмешливого удивления, будто давно этого ожидал.
15 июля было назначено днём поединка. Выбрали место - невдалеке от подножия горы Машук. Мало кто из друзей верил в серьёзность развязки драмы. Почему-то в кругу молодёжи полагали дуэль небольшим гусарским развлечением, шли на него, как на продолжение затянувшегося пикника, а не на смертельный бой.
"День был знойный, удушливый, в воздухе чувствовалась гроза", - запишет потом биограф П. Висковатов воспоминания очевидцев. Противников развели по краям барьера. Они должны были дождаться команды: "Сходись!". И она раздалась. Мартынов пошёл быстрыми шагами к барьеру, тщательно наводя пистолет. Лермонтов остался недвижим, только взвёл курок, поднял пистолет дулом вверх и, помня наставление своего секунданта Столыпина, заслонился рукой и локтем. При счёте "три!" Мартынов повернул пистолет курком в сторону (это называлось на "французский" манер - как стрелял Дантес в Пушкина!). Раздался выстрел, и Лермонтов упал как подкошенный, даже не успев схватиться за больное место… Поражённый исходом бросился Мартынов к упавшему: "Миша, прости меня!" - вырвался у него крик испуга и сожаления…
"Где было Мартынову задумываться над Лермонтовым как великим поэтом, когда один из товарищей поэта Арнольди ещё в 1884 году говорил, что все они в то время писали стихи не хуже Лермонтова", - запишет свидетельское показание участника дуэли первый биограф и исследователь жизни и творчества Михаила Юрьевича П. Висковатов.
Действительно, откуда было знать недалёкому и простоватому кавалергарду, что убитый им "почти в шутку", "развлечения праздной офицерской публики ради" приятель Миша ещё мальчишкой, в свои 16 лет едва ли не на равных выговорит Пушкину за его опубликованное в "Литературной газете" (май 1830) как бы примирительное "Послание к вельможе", посвящённое сановнику екатерининского времени Н. Юсупову. И в этом "детском" стихотворении было написано прекрасным пушкинским слогом:

…Пусть их глупцы боготворят,
Пусть им звучит другая лира;
Но ты остановись, певец,
Златой венец не твой венец…
Ты пел о вольности, когда
Тиран гремел, грозили казни;
Боясь лишь вечного суда
И чуждый на земле боязни,
Ты пел, и в этом есть краю
Один, кто понял песнь твою.
Да, по-разному складывались жизненные, особенно творческие судьбы Пушкина - потомка могучего богатыря дружины Александра Невского - Алексича, и последнего на русской земле носителя древней, рано переселившейся в Россию и занимавшей видные государственные должности при первых царях дома Романовых шотландской фамилии - Лермонт - Лермонтов.
Юному Пушкину в Лицее при Александре Благословенном будет доступна и поощряться к постижению и собственному творчеству вся мировая классическая литература его времени. Его ровеснику, но уже времён Николая Первого, Лермонтову, выдавленному из Московского, а потом и Петербургского университетов за непочтение к руководству и профессорам (особо ненавистным был Победоносцев, тот самый, о ком впоследствии Александр Блок в поэме "Возмездие" скажет "…Победоносцев над Россией раскрыл совиные крыла") в казарму юнкерского училища, будет невыносимо трудно смириться с полным запретом знакомиться, тем более читать художественную литературу.
Пушкин горячо возблагодарит лицейские годы:

…Нам целый мир чужбина,
Отечество нам Царское Село.

Лермонтов в частном письме другу назовёт свои два года в казарме "самыми страшными в жизни".
Молодой могучий творческий темперамент, врождённое духовное благородство спасают юнкера от казарменной ограниченности и пошлости. Хотя он и принимает участие в полном скабрезностей рукописном журнале "Школьная заря", но тогда же, ещё и 17 лет не прожив, создаёт шедевр поэтической лирики "Белеет парус одинокий": он войдёт не только в отечественную, но и в мировую классику.
Удивительную характеристику даст Лермонтову тех двух "страшных" лет пребывания в военной школе одна из безнадёжно любимых им молодых женщин: "…Насмешливый, резкий, вместе с тем полный ума, самого блестящего, богатый, независимый, он сделался душой общества молодых людей своего круга". Один из них, о ком он иногда мог сказать добродушно: "Ты просто глуп, и слава Богу!" - убьёт этого редкостного в своей гениальности человека.
Только получив выпускные офицерские эполеты, Лермонтов обретает свободу от казармы, её душного воздуха. Поразительно, но до самой высылки на Кавказ за стихотворение на смерть Пушкина (с ним по недоказанной версии П. Висковатова он всё-таки успел лично встретиться в январе 1837 года у издателя А. Краевского и даже получить отзыв о некоторых своих стихах, как о "блестящих признаках высокого таланта"), почти не печатаясь, он создаёт шедевр за шедевром: "Бородино", заканчивает "Песню про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова", полтора десятка романтических поэм, в том числе "Измаил-Бей", не уступающую, по некоторым оценкам, более поздней самой известной - "Мцыри", работает над "Демоном".
К 1836 году относят некоторые исследователи "Тамбовскую казначейшу", связанную с прошлым и нашей земли. Вот любопытные обстоятельства, приведённые П. Висковатовым, из истории создания поэмы. В декабре 1835 года по Отдельному гвардейскому корпусу, где служил корнет лейб-гвардии полка Лермонтов, вышел приказ о его увольнении в отпуск по домашним обстоятельствам на шесть недель. Отпуск затем был продолжен по ходатайству бабушки поэта Е.А. Арсеньевой. "20 декабря Михаил Юрьевич выехал к ожидающей его с великим нетерпением бабушке в Тарханы (Пензенская губерния) через Рязань, Козлов и Тамбов…".
…Если сравнить великую русскую литературу с горным хребтом, то будут выситься над ним два так и непревзойдённых пика - Пушкин и Лермонтов. Таких разных, но как бы перетекающих друг в друга своими склонами. Великие стихи, поэмы "Медный всадник" и "Демон", великая проза - "Капитанская дочка", "Герой нашего времени", великая драматургия - "Борис Годунов", "Маскарад". Они наше всё: и что было, есть и, дай Бог, будет блестящего в отечественной словесности после них - всё они же.
"Ещё неведомым избранником” назовёт себя в стихе "Нет, я не Байрон, я другой…" ещё ребёнком, в 1832 году, Миша Лермонтов. "Я раньше начал, кончу ране…" - угадает он тогда же своим пророческим даром. Божий суд, на который уповал поэт, призывая кару на головы убийц Пушкина, а за ним - Лермонтова, и суд потомков - всё поставил на свои места.

Автор:Виктор Кострикин