«Землянка»

Майский ветер лохматил седые волосы человека, щекотал глянцевидную, в красных прожилках, обожжённую кожу на щеках. На небольшом фанерном щите, прикреплённом к скамейке, был указан номер воинской части. В руках человек держал старенькую гармошку-трёхрядку. Склонившись над ней, он что-то негромко наигрывал.

В этот праздничный майский день в сквере происходили радостные встречи. В густой толпе то и дело возникали шумные людские водовороты. Пожилые люди, сбросив груз лет, тискали друг друга в объятиях, целовались, плакали, что-то кричали. Блеск орденов и медалей слепил глаза.
Только скамейка, на которой сидел человек с гармошкой, оставалась пустой. Я подошёл поближе и прислушался: старый солдат тихо напевал «Землянку». Его большие узловатые пальцы осторожно перебирали пуговки гармошки. И рождалась щемящая до боли мелодия. Он играл отрешённо, словно и не замечал праздничного кипения вокруг. Седая голова склонилась к мехам гармошки, а на гимнастёрке, в такт мелодии, тихонько позвякивали начищенные медали.
– Танкист? – спросил я, дождавшись паузы. Из-под редких бровей на меня глянули голубые приветливые глаза.
– Он самый, – и, проведя пальцами по щеке, добавил, – по фотографии признали? Да, это особая танкистская примета, никуда её не спрячешь.
– Можно посидеть с Вами?
– Место не заказанное, – по лицу его пробежала тень, – тем более, что сюда всё равно никто не придёт. От этого дивизиона, – кивнул он на фанерный щит, – двое всего и остались: я да дружок мой Михаил, только он далеко – в Сибири, да и безногий, где ж ему приехать. А я всё равно каждый год в этот день прихожу, вдруг и объявится кто-нибудь ещё.
Он опять заиграл «Землянку». Была в его заскорузлых неподатливых пальцах какая-то нежная сила, придавшая бесхитростной мелодии пронзительную задушевность. Гармошка была старенькая, хрипатая, на боках её виднелись подтёки клея, видно, не раз ее латали-перелатывали.
– Командира моего гармошка, – сказал солдат, – когда в медсанбат его увозили, велел мне её взять. Вернусь, отдашь, а пока владей. Вот и владею до сей поры. А песня эта любимая его была, всегда перед боем он играл её. Думаю, а вдруг придёт сюда, если меня проглядит, так хоть на песню откликнется.
Никита Андреевич Клочков – так звали старого солдата. Войну начал под Сталинградом. Живым, хотя и обожжённым (по лоскуткам кожу наращивали) вышел из Курской дуги. А последний свой бой принял на Заеловских высотах в Германии.
– Я механиком-водителем был. Самому-то стрелять на довелось, но сколько ихних пулемётов и пушек потоптал, – не счесть. До самой Германии докатил, до того страшенного боя, в котором весь наш дивизион полег. Только узнал я об этом в госпитале уже после войны.

В десятки военкоматов писал Никита Андреевич, разыскивая боевых друзей, так и узнал, что осталось их двое – он да его башенный стрелок.

– Но ведь бывает так, что ошибаются архивы. Я вот здесь уже сколько раз видел, встречаются люди, в списки погибших вписанные. Может, и из наших кто уцелел? Пока ноги таскают, буду сюда приходить.
На следующий год в День Победы я снова увидел Никиту Андреевича на той же скамейке, и опять он задумчиво наигрывал «Землянку». За этот год сдал старый солдат – ссутулились плечи, поредела седина, только глаза оставались лучисто-голубыми.
– Из больницы сбёг, –весело подмигнул Никита Андреевич, – вспомнил, как из санбатов удирал, вот и тряхнул стариной. Осколок у меня, понимаешь, под сердцем сидит, память немецкая, стронулся он с места, в самое сердце вроде бы упёрся, врачи так объяснили. Полный покой, говорят, никаких движений, если жить хотите. А какой тут покой, когда праздник Победы надвигается. А ну как кто из наших объявится, а меня нет. Скатал я одеяло, навроде человеческой фигуры, под простыню сунул, да и драпанул из больницы. Военная хитрость, одним словом. Ничего, завтра вернусь, тогда пускай лечат.
Мы сидели на скамейке в сквере до позднего вечера, когда зажглись яркие огни и люди повысыпали на праздничные гуляния.
– Пора мне, – тихо сказал Никита Андреевич, – он аккуратно уложил в солдатский мешок гармошку, взял фанерный щиток, – прощевай. До будущего года.
Но на следующий год он не пришёл. В День Победы я несколько раз проходил мимо знакомой скамейки в сквере – старого солдата на ней не было.