Горе и счастье

А ещё – послесталинской повести «Оттепель», за появление которой родные для писателя «Известия», в которых он до войны был собственным корреспондентом в Испании, а в годы войны – выступал с острыми разоблачениями политики и морали фашизма, «отблагодарили» его по полной программе, обвиняя, например, в том, что писатель открыто и откровенно высказался, скорее даже – признался – о тяжёлом времени молчания всей творческой интеллигенции в пору повальных репрессий. Илья Григорьевич с болью переживал эти обвинения, вынужден был давать ответ в те же «Известия», напоминая о своём участии в них как публициста в пору Великой Отечественной…
А потом Эренбург написал свою самую, наверное, значительную и самую замечательную книгу воспоминаний «Люди, годы, жизнь». В ней, среди прочего, он, дважды лауреат Сталинской премии по литературе, списки кандидатов на которую Иосиф Виссарионович в 1942 и 1948 годах рассматривал и подписывал лично, лауреат международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами», сказал честные и мужественные слова о тлетворном значении фашизма, ксенофобии, расовой дискриминации, национализма, под которыми смело можно подписаться и сегодня, зная горькое положение дел в Украине, да и не только в ней…
Мой отец, Семён Исаакович Аршанский, призванный на фронт сорокалетним в июле 1941 года, тяжело раненный в боях под городом Купянском, скупой на воспоминания о войне, как и все фронтовики, всё же рассказывал, что ни в действующих боевых частях, ни в госпитале самые заядлые бойцы-курильщики не пускали на самокрутки те газеты, где печатались стихи Константина Симонова и статьи Ильи Эренбурга. Берегли. И отец тоже сберёг одну из таких армейских газет, где в номере наступающего 1945 года сквозь горькие слёзы и пороховую гарь войны писатель Илья Эренбург предвещает победную весну, как великую награду всему миру. Пусть сегодняшняя молодёжь прочитает эту статью.

Валерий Аршанский

В четвёртый раз мы встречаем Новый год в разлуке с нашими близкими. Не вино жжёт наше нёбо – соль слёз, желчь обиды. Но теперь мы вправе сказать друг другу: самое страшное позади. Розовеет небосвод и впереди победа, первое утро глубокого мира.

Вспомним: немцы были на Волге. Вспомним: немцы были в Египте. Вспомним: как охрипший шакал, лаял над добычей «фюрер». В подмосковных деревнях упрямые солдаты России отбивали атаки врага. Они не думали о Берлине, они хотели одного: прикрыть собой Москву. Год спустя был Сталинград. С левого берега Волги были видны пожары, и с левого берега Волги подходившие подкрепления видели смерть. Они не мечтали о Восточной Пруссии, они знали, что враг зашёл очень далеко – он карабкался на вершины Кавказа, он носился по приволжской степи. Советские люди шли на смерть, чтобы остановить врага.
Мы не забудем годы горя. Встречая 1942 год, мы улыбались первой надежде: освобождена Калуга. На пороге 1943 года мы радовались: немцы окружены у Сталинграда. Да и год тому назад мы не думали о Будапеште, мы говорили: наши в Житомире!.. Ненасытные годы пожирали нашу молодость, наших детей. И вот новая цифра... 
1945. Теперь мы можем смотреть на карту без горечи. Мы можем говорить о сроках без самообольщения. Мы выбрались из заколдованного ужасного леса, мы на опушке, и мы уже видим конец.
Один немецкий журналист, желая успокоить своих соотечественников, пишет: «Если подсчитать, выяснится, что за истёкший год мы потеряли меньше, чем это кажется». Они лгут и на смертном ложе. Считать, так считать! За истёкший год они потеряли правобережную Украину, Крым, Белоруссию, Эстонию, Литву, Латвию, Молдавию. Из семнадцати европейских столиц они за год потеряли десять. Из четырёх своих союзников они потеряли трёх. Они потеряли столько «тигров» и «мессеров», столько генералов, обер-лейтенантов и фрицев, что их не сосчитать всем счетоводам Германии. Они потеряли надежду. Ведь ещё год тому назад они были у самого Ленинграда. Они хозяйничали в Риме. Они зимовали в Марселе и в Одессе. Они отдыхали в Париже и в Афинах. Они ещё держали в своих лапах Европу. А теперь Красная Армия в Югославии, в Венгрии, в Чехословакии, в Норвегии, в Пруссии. А теперь союзники в Западной Германии. Хищник бросил добычу. Огрызаясь, он хочет спасти ещё когти, клыки. Тысяча девятьсот сорок пятый будет последним годом великой трагедии, и он будет последним годом гитлеровской Германии.
На что надеются немцы, отчаянно сопротивляясь в Венгрии, контратакуя в Бельгии, посылая в бой новые дивизии, наспех приготовленные из соскрёбышей? Ведь как ни туп фриц, не может он теперь верить в победу. Но он рассчитывает. Он полагает, что, если задержать судей на пороге суда, судьи разойдутся. Глупые надежды! Скорее реки потекут вспять, скорее старики станут детьми, чем забудем мы пережитое. Кто видел пепел Белоруссии – найдёт факельщиков. Кто видел Бабий Яр – разыщет детоубийц. Мы слишком много видели, чтобы остановиться на полпути. Мы слишком много пережили, чтобы не побывать в Берлине!
На картинках жизнь кажется подстриженной, гладкой, одинаковой. А была у каждого из нас своя жизнь, тёплая и косматая, как шерсть, были свои привычки, свои привязанности, свои увлечения. Закрыв глаза, вспомним: улица, дома и в новогоднюю ночь светились все окна, и можно было заглянуть в окно, увидеть разное – и детей вокруг ёлки, и девушку у зеркала, и семью за круглым столом, и старого мечтателя с книгой; и не походили дома Киева на дома Иркутска, и в Полтаве пели иначе, чем в Вологде, и по-другому выглядели девчата; и всё это было жизнью. И если болел ребёнок корью, мать не спала ночей; лучшие люди боролись против смерти. Все мы гордились построенными домами, выращенными деревьями. Нужно всё помнить, солью посыпать раны сердца, чтобы они до времени не зарубцевались. Забудет ли мать погибшего сына? Забудет ли солдат тепло своего развеянного счастья? Забудут ли смоляне сожжённый Смоленск? Забудем ли мы прошлое? Нет! И напрасно немцы рассчитывают на нашу забывчивость. Они ворвались к нам. То лето, то воскресенье, то утро мы вспомним в Берлине. 45-й ответит за 41-й.
Мы хотим покончить с фашистской Германией, чтобы наши дети не узнали такого горя. Мы слишком любим жизнь, чтобы оставить на земле истопников Майданека. Мы слишком дорожим миром, чтобы пощадить захватчиков. Мы идём к ним за клыками и за когтями. Только тогда мы успокоимся, когда наденем на немецкую ведьму смирительную рубаху. Мы успокоимся только в Берлине.
Праздновать рано, предстоят тяжёлые бои. Сжат рот России, сухие глаза, ей не до шуток.

Мы поклялись нашим погибшим друзьям, мы поклялись нашим детям не сложить оружия, пока не покончим со злодеями.

Человеческое сердце устроено так, что тяжелее всего в последнюю четверть часа перед развязкой; можно пройти сто вёрст, а самые трудные – последние сто шагов. Нам предстоят ещё испытания. Но мы дойдём, обязательно дойдём, и не будет немцам отсрочки – мы покончим с ними в этом году. Можно оттягивать, если ты смотришь на горе издалека, если тебя не ждут близкие. А мы воюем четвёртый год. Наших солдат заждались и дети, и девушки, и наши дома. Их заждалась Родина, она хочет жить, расти, думать, смеяться, сверкать тысячами огней. Встречая Новый год, скажем смело друг другу, что мы стосковались по живой настоящей жизни и вот именно поэтому мы в 1945 году добьём немцев.
Прежде говорили: с Новым годом, с новым счастьем! Может быть, тогда мы и не знали, что такое счастье. Нужны были годы в окопах, в блиндажах, в землянках, в грязи, в снегу, в крови, нужно было хлебнуть горя, потерять братьев, сына, друга, чтобы понять простое слово «счастье». Мы говорим теперь: счастье будет, большое человеческое счастье, когда солдат, вернувшись с победой, обнимет жену, возьмёт на руки сына, оглядит знакомые с детства дома, деревья, увидит родные лица. Счастье будет, настоящее счастье, когда вспыхнут огни городов, когда перестанут женщины в тоске спрашивать: «Есть ли письмо?», когда длинный летний день поднимется над зреющими нивами.
Счастьем будет счастье Победы и мы скажем: «С Новым годом, с годом Победы!»